Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)

Учительница, разговаривавшая до сих пор по телефону, прикрыла рукой трубку, удивленно глядя на Маргариту Викторовну. Лицо у Маргариты Викторовны пошло красными пятнами, она схватила с подоконника стакан и стала пить воду, звякая зубами о край стекла. Наверное, не стоило говорить сейчас о Мурашове, и все же, глядя в сторону, Эра сказала:

— У него отец пьет. Даже не пьет, а самый настоящий алкаш. Страшно смотреть, я как-то видела его один раз.

— Ну… печально, однако в таких семьях вырастают и вполне порядочные дети, а тут…

— Это не семья. Они вдвоем. Отец с матерью в разводе, мама с младшей дочкой в другом городе, там, где они раньше жили. А Игорь специально с ним остался. Они сюда приехали, чтобы начать новую жизнь. И ничего не получилось…

— Эра, милая, ты вдумчивый, серьезный человек. Но в данном случае вымышленный образ заслоняет для тебя настоящий. Нужно уметь отличать настоящее от фальши!

— Он не фальшивый. Он искренний. Каждый человек… почти каждый кем-то представляется, а он — нет. Я, например, тоже представляюсь. У нас всего одна пластинка Армстронга, в анкете я написала, что люблю классический джаз, а это неправда. Я его не люблю просто потому, что ничего, кроме Армстронга, не слышала. Однажды один наш с тетей друг рассказывал о классическом джазе, о Новом Орлеане, негритянских оркестрах — вот я и решила… блеснуть эрудицией.

— Что ж, эрудиция — тоже неплохо.

— В общем, почти все врали. Каждый в меру своих сил.

Маргарита Викторовна улыбнулась.

— При анализе анкет это непременно учитывается. Но подряд врать невозможно, время от времени человек обязательно проговаривается. То есть анкеты с таким умыслом и составляются — чтобы анкетируемый проговорился.

— Но ведь это, наверное, очень трудно — так составлять анкету?

Прозвенел звонок с урока, и Маргарита Викторовна удивленно посмотрела на часы, а потом встала и подошла к висевшему на стене зеркалу, всматриваясь в свое лицо.

— Да нет, в общем, это несложно, — рассеянно проговорила она, вытирая носовым платком в уголках глаз.

— Я пойду, — сказала Эра. — До свидания.

— Будь здорова, — кивнула Маргарита Викторовна. — Готовься, я давно тебя не спрашивала.

Она выглядела вполне успокоившейся. Возле двери Эра остановилась, пропуская возвращавшихся с урока учителей, и обернулась. Маргарита Викторовна тоже посмотрела на нее, улыбаясь, и помахала ей рукой.

Эра пошла мимо буфета, чтобы что-нибудь перехватить, но буфет был закрыт. На окне сидела Полынова и доедала пирожное.

— Недавно закрыли, — сообщила она, качая ногой. — Санитарный час. Ты чего не идешь домой?

— Да так. А ты?

— Проблемы, проблемы, — туманно проговорила Полынова. — Человечка одного ждала.

Она облизала с пальцев сладкие крошки и спрыгнула с окна.

— Ладно, пошли.

— А человек?

— Наверное, другой дорогой пошел.

— А проблемы?

— Проблемы остаются. Дело в том, — проговорила Полынова со вздохом, что одной тяжело и скучно. А главное — неинтересно.

— В каком смысле одной?

— В том, что у меня нет мальчика.

— У меня тоже нет.

— Ты — это совсем другое. Ты такая… Ну, в общем! Ты — для всех.

Полынова распахнула перед Эрой дверь.

— У тебя же был.

— Теперь и не смотрит.

— Еще бы. Ты как декорация.

— Как это?

— Хоть бы улыбнулась. Не бойся, корона с головы не свалится. Он тебе очень нравился?

— Да нет. Юрка мне нравится больше.

— Тогда зачем он тебе?

— Лучше уж такой, чем никакой.

— Только он, видишь, себя «таким» не считает!

— Ты думаешь… — Полынова даже остановилась. — Он догадался?!

— А то нет!

— И все равно…

— Да что «все равно»! Вечно ты только о себе. Думаешь, человеку приятно, когда им совершенно не интересуются? Думаешь, человек не чувствует, что тебе на него, в общем, наплевать? А потом еще с девчонками на его счет прохаживаешься.

— Я не прохаживалась…

— Ага. Пробегалась. Врала, как он тебе прохода не дает.

— Эрочка! Ну почему мне так не везет? В любви.

— А тебе и не должно везти. Если ты себя не переделаешь.

— Это, знаешь, очень трудно.

— А ты постарайся. И потом… — Эра запнулась, но все же договорила: — Честно тебе скажу: у тебя глуповатый смех. Ну, хихиканье какое-то очень странное. Ты как-нибудь по-другому попробуй… Перед зеркалом, что ли, потренируйся…

— Заметано! — пообещала Полынова и схватила Эру за руку во вдруг накатившемся приступе умиления: — Ой, а помнишь, как я пришла к вам в класс? Ты с тех пор для меня — самый близкий человек, Эрочка, самый уважаемый! Помнишь, какая я была дура?..

Эре вовсе не казалось, что Полынова была тогда дурой. Однако ответить не успела. На остановке у сквера, опершись о невысокую чугунную ограду, стоял Мурашов. Заметив, что Эра на него смотрит, он поднял руку, словно подзывая к себе.

— А он ничего, — тотчас среагировала Полынова. — Вполне. Ну, желаю… — И она зашагала какой-то сразу изменившейся, семенящей походкой, кокетливо раскачивая сумку.

Эра остановилась и стала ждать. Мурашов, отлипнув, наконец, от ограды, направился к ней.

— Тебя, между прочим, жду.

— Зачем?

— Нельзя? — ответил он вопросом на вопрос.

— Можно, — вяло сказала Эра. Как-то муторно было у нее на душе.

— Осуждаешь?

Эра промолчала.

— У тебя даже мнения на этот счет нет? — вспыхнул он. — Не обзавелась?

— Обзавелась. Она, между прочим, тоже человек. А ошибки…

— Это, по-твоему, ошибки? Это… провокация, вот что. Чего, деточки, не хватает вашим папам и мамам? — противным голосом пропищал он. — Как можно вообще ответить на этот вопрос?! Денег? Красоты? Счастья? Что ты сама написала, если не секрет?

— Времени.

— Ловко выкрутилась.

— Я не выкручивалась. Они сами всегда так говорят.

— Завидую я тебе, если это правда.

— А что ты вообще за чепуху какую-то написал? Про кенгуру и жирафу?

— Кому надо, тот понял, — сказал он, с усмешкой покосившись на Эру. Убедившись, что она не намерена продолжать расспросы, он проговорил все с той же усмешкой: — Среди папашкиной алкашни есть один такой Сенечка. Я сначала думал — пожилой мужик, а он оказался совсем еще молодой. Такой же пропащий, как и мой. Так этот вот Сенечка учился в одном классе с нашей Маргариткой. Сидел прямо за ней, можешь себе представить!

— Ну и что? Мало ли кто с кем учился?

— Он ее терпеть не может.

— Допустим. Ну так что?

— Понарассказывал про нее. Ее вообще в классе не любили. Чистюля, активисточка. У нее были два прозвища: за длинные ноги — Кенгуру, а за длинную шею — Жирафа. — Мурашов фыркнул. — Кому ни одного, а кому целых два! Надо же, до чего повезло!

— Дурак твой Сенечка.

— Он-то дурак, только к делу это отношения не имеет.

Мурашов вдруг остановился, так что Эра прошла еще несколько шагов, прежде чем поняла, что идет одна. Она оглянулась. Мурашов стоял, засунув руки в карманы, и с прищуром глядел на нее, точно выжидая.