Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)

Когда Надежда открыла дверь подъезда, вчерашняя собачонка метнулась ей под ноги и попыталась прошмыгнуть внутрь. Точно так же она лезла вчера, и точно так же Надежда отпихнула ее ногой и закрыла дверь, но собачонка и не думала убираться. Она села и принялась неотрывно смотреть на дверь.

— Пшла! — сказала Надежда, топнув для острастки.

Она ненавидела таких хитрюг. Тихохоньких втируш, которые с невинными ужимочками дожидаются своего часа, делая вид, что они тут ни при чем. Надежда любила честную игру.

— Сказано — убирайся, — проговорила она собачонке строго и раздельно. — И не пролезешь туда, хоть лопни!

Собачонка пошевелила хвостом и насторожила уши, однако продолжала смотреть мимо. Мысли ее угадать было очень легко: «Вот сейчас кто-нибудь откроет, и я прошмыгну, а ты останешься с носом!»

— Да?.. — протянула Надежда. — И не надейся!

Она отогнула варежку и посмотрела на часы: в запасе было минут десять. Надежда засунула руки в карманы и, легонько пританцовывая и подпрыгивая, тоже стала ждать.

Когда запасные минуты были уже на исходе, появилась с хозяйственной сумкой старушка с первого этажа, и собачонка приободрилась.

— Гоните ее! — сказала Надежда. — Приблудная!

— Приблудная не приблудная, а погреется — от тебя не убудет.

Старушка открыла дверь, пропуская собачонку.

Все. Больше у Надежды не было ни секунды. Никогда, не единого раза Надежда не опоздала на тренировку.

— Господи! Тоже мне сю-сю мусю! — только и крикнула она и побежала, размахивая сумкой.

— И господа нечего задаром поминать, — неодобрительно сказала старушка и закрыла за собой дверь.

Конечно, от собачонки получилось одно лишь безобразие. Вечером, возвращаясь с тренировки, Надежда увидела у почтовых ящиков кучу костей и среди них — развалившуюся в истоме бродяжку.

— Косточки кушаем?.. А ну, марш!

Надежда выставила собачонку на улицу и, чтобы той запомнилось всерьез и надолго, слепила крепкий снежок и так запустила в нее, что она только визгнула и кубарем покатилась в темноту.

И на второй, и на третий день грязным серым клубком лезла собачонка под ноги Надежде. Похоже — хотя и совершенно непонятно отчего, — она решила здесь поселиться. Кроме сердобольной старушки с первого этажа, были еще доброхоты, которые пускали собачонку в подъезд греться, но многие ее гнали, и все-таки она не желала убираться. И наконец Надежда поняла почему: собачонка попрошайничала!

В воскресенье, катаясь на лыжах на пустыре позади кинотеатра, Надежда увидела, как собачонка дежурила у дверей небольшой фанерной забегаловки на другой стороне пустыря. Вышла судомойка в грязном белом халате и сыпанула кусочков бесстыжей попрошайке. Перекусив, собачонка бесцельно закружила по пустырю, что-то вынюхивая и временами проваливаясь в снег. Или, может, у нее была какая-то цель?..

Наша запоздала с обедом из-за старой Никитишны, которая у них засела, и Надежда сделала ей выговор.

— Ни подружки к тебе не придут, ни ты к подружкам, — пригорюнясь, сказала Никитишна. — Тренировки да тренировки. И что за жизнь такая!

— Нормальная жизнь. А с этими недоростками и говорить не про что.

— Да ты же сама первый недоросток! — развеселилась Никитишна. — На физкультуре последняя стоишь?

— Во-первых, не последняя, а третья с конца, а во-вторых, я не в том смысле сказала, а совсем в другом.

— Девочки как девочки, — сказала Наша. — Это только ты у меня чересчур взрослая.

— Ой! Как девочки!.. Знала бы ты этих девочек! Свистунова до сих пор в куклы играет! Нет, по правде. Помереть мне на месте!

— Вот и поиграла бы с ней, — предложил Петух.

На это Надежда и отвечать не захотела.

— А Туманова, красотка наша, — сказала она, — так у той только мальчики в голове. Тот посмотрел, тот не посмотрел, а на того она сама не так посмотрела! До тошнячки доведет со своими мальчиками.

— Вот там у вас есть девчоночка симпатичная, у ней мать в торге работает… фигуристая такая…

— Это кто же? Малайка?! Наша Никитишна хоть кого уморит! Не фигуристая, а Пуд! Я ей и голливудскую диету давала, и жокейскую — пустое дело! «Ой, я не могу не кушать! — передразнила она Малаеву. — Ай, у меня голова от голода вертится…»

— Это верно. Я тоже, как не поем в свое время, сразу слабну, и голова кружится, — подтвердила пятипудовая Никитишна.

— А ты в другую сторону кружись! — подсказала Надежда и ушла в спальню переодеваться.

— Ремня она у тебя просит, — сказала Никитишна Петуху.

— Не справлюсь! Я уже и физзарядку перестал делать, а она — вон какая силачка!

— Ну ты! Усатый! — выскочив, крикнула Надежда и дернула Петуха за недавно отрощенный реденький ус. — Отпустил усы! Ша!

И помчалась на тренировку.

Вечером позвонила молодая Никитишна и плачущим голосом попросила Надежду принести ей таблеток от головы. Петух с Нашей ушли прогуляться перед сном, но недаром Надежда была дочерью врача-терапевта. Она нашла в аптечке нужные таблетки и поднялась к Никитишне.

Когда Надежда вышла из лифта на двенадцатом этаже, первой, кого она увидела, была до смерти надоевшая ей собачонка. Вид у собачонки был суетливый и озадаченный: наверное, кто-то завез ее сюда — ведь она вечно околачивалась у лифта, и у нее не хватало ума спуститься по лестнице на первый этаж. Однако она успела шмыгнуть вслед за Надеждой, которая через несколько минут вышла от Никитишны, и доехала с ней до девятого этажа.

— Я т-тебя! — сказала Надежда, топнула и закрыла дверь.

Сколько она себя помнила, Надежда очень любила, когда Петух с Нашей откуда-то приходили. Сам момент возвращения домой. Здесь было все: и радость, что она их видит, и, возможно, подарок, или что-нибудь вкусненькое, или еще какая-нибудь неожиданность, а Надежда больше всего любила неожиданности. Поэтому она мчалась в прихожую, лишь только ключ поворачивался в замке. Но эта неожиданность чуть не сбила ее с ног.

Осторожно приглядываясь и принюхиваясь, в прихожую вошла все та же собачонка, подбадриваемая Петухом и Нашей.

— Она у нас на коврике лежала, — сказала Наша. — Так жалко… Пусть погреется.

— Погреется! — крикнула Надежда, обретя, наконец, дар речи. — Сначала погреется, потом покушает, потом поспит, а потом нас всех отсюда выживет!

— Это тебя-то? — рассмеялся Петух.

— Разведет здесь всякие безобразия и выживет!

— Не будет никаких безобразий, — сказала Наша. — Она ученая. Смотри, ошейник.

Так собачонка у них поселилась. Сначала она погрелась, потом покушала, потом завалилась спать.

Утром первым начал хохотать Петух. Потом Надежда услышала смех Наши, выбралась из постели и, забыв надеть тапки, побежала к ним. Петух и Наша хохотали в прихожей, а на вытертом плюшевом покрывальце невиданным манером спала собачонка. Она лежала на животе, отбросив в разные стороны все четыре лапы, точь-в-точь мохнатый коврик, и самозабвенно похрапывала, чуть посвистывая в нос. Их смех ничуть ее не беспокоил.