Радий Погодин - Ожидание (три повести об одном и том же)

– Ты опять за своё, – ска­зал май­ор ин­ва­ли­ду. – Те­бя ведь вы­сла­ли.

Ни­щий улыб­нул­ся бес­страш­но.

– Я в от­пус­ке, гра­ж­да­нин на­чаль­ник. Мо­гу до­ку­мент предъ­я­вить.

Май­ор по­смот­рел до­ку­мен­ты.

– Ты что же, не на­шёл от­пус­ку луч­ше­го при­ме­не­ния?

– К ста­ро­му де­лу тя­нет. – Муж­чи­на под­нял­ся, су­нул под мыш­ку кос­тыль. Уви­дел Ван­дер­бу­ля. – А те­бе че­го на­до? Че­го ты за мной хо­дишь? Ор­де­на ему по­да­вай. А я во вре­мя вой­ны был вот та­ким шке­том. – Силь­ным рыв­ком он от­тя­нул кни­зу во­рот тель­няш­ки. – Вот, вся грудь в ор­де­нах. Об­хо­хо­чешь­ся…

На за­рос­шей гру­ди бы­ли вы­ко­ло­ты ба­боч­ки, и сре­ди этих ба­бо­чек си­не­ло меш­ко­ва­тое серд­це, про­ко­ло­тое стре­лой.

– Нет у не­го ор­де­нов, – хо­лод­но ска­зал май­ор. – Иди­те… И при­крой­те пей­заж.

Ни­щий по­пра­вил тель­няш­ку. По­шёл не ог­ля­ды­ва­ясь. Май­ор то­же по­шёл ми­мо чёр­ных сер­ди­тых ста­ру­шек.

Ван­дер­буль при­сло­нил­ся лбом к хо­лод­ной ре­шет­ке со­бор­но­го са­да и дол­го сто­ял так.

До­ма Ван­дер­буль оты­скал мяг­кую ре­зин­ку, ко­то­рая на­зы­ва­ет­ся кляч­кой. Ре­зин­ка во­бра­ла в се­бя гра­фит, но Ван­дер­буль ри­со­вал так усерд­но и так силь­но на­дав­ли­вал ка­ран­да­шом, что да­же стёр­тый ри­су­нок был от­чет­ли­во ви­ден. Ван­дер­буль сбил его мо­лот­ком и уб­рал с по­ла из­вест­ку.

Сно­ва бы­ла вес­на.

С раз­но­цвет­ны­ми ту­ча­ми – фио­ле­то­вы­ми, крас­но-бу­ры­ми, цве­та сталь­но­го и цве­та ме­ди.

Го­род вес­ной без­за­щи­тен. Го­род при­кры­ва­ет про­ре­хи афи­ша­ми. А вес­на льёт до­ж­ди. Ино­гда, рас­тол­кав ту­чи, она по­ка­зы­ва­ет не­бо, си­нее и бле­стя­щее. Не­бо пах­нет хо­лод­ным вет­ром.

Во дво­ре пе­ре­ме­ны. Пе­соч­ни­ком, ка­че­ля­ми и трёх­цвет­ны­ми ла­ки­ро­ван­ны­ми мя­ча­ми за­вла­де­ли дру­гие ре­бя­та. Гре­мя по­гре­муш­ка­ми, ко­ло­тя в ба­ра­ба­ны, ле­зут они из ка­ж­дой па­рад­ной. Они вы­тес­ни­ли Ван­дер­бу­ля и его ро­вес­ни­ков. Они за­вла­де­ли дво­ром.

Че­ты­ре го­да про­шло с той вес­ны. Гень­ка, Лёш­ка-Х­валь­ба, Шу­ри­к-Про­сто­к­ва­ша, дев­чон­ка Лю­цин­д­ра и Ван­дер­буль си­де­ли на транс­фор­ма­тор­ной буд­ке. Они мор­щи­ли лбы, со­сре­до­то­чи­ва­ясь на еди­ной вы­со­кой мыс­ли. Вы­пя­чи­ва­ли под­бо­род­ки, отя­же­лев­шие от не­сги­бае­мой во­ли. Они го­во­ри­ли:

– Ге­ракл – это си­ла.

– Ча­па­ев… Ча­па­ев то­же будь здо­ров.

На две­рях транс­фор­ма­тор­ной буд­ки че­реп и кос­ти.

Ро­мул ос­но­вал Рим, ко­гда ему бы­ло все­го два­дцать лет. Князь Алек­сандр в два­дцать лет уже стал Алек­сан­дром Нев­ским. Два­дцать лет – это воз­раст ге­ро­ев. Де­сять лет – это воз­раст от­важ­ных, вы­нос­ли­вых и тер­пе­ли­вых.

Гень­ка, у ко­то­ро­го не бы­ло клич­ки, дёр­гал но­сом и кри­вил­ся.

– Ас­фаль­том во­ня­ет, – ска­зал он, чих­нув. – А мне вче­ра зуб вы­дра­ли.

Лю­цин­д­ра от­во­ри­ла рот и за­су­ну­ла ту­да па­лец.

– Во, и во, и во… Мне их сколь­ко вы­рва­ли.

– Те­бе мо­лоч­ные рва­ли. Мо­лоч­ный зуб в мя­се си­дит. На­стоя­щий – пря­мо из кос­ти рас­тёт. Ино­гда да­же че­люсть ло­па­ет­ся, ко­гда на­стоя­щий рвут. Я ви­дел, как один во­ен­ный упал в об­мо­рок, ко­гда ему зуб дер­ну­ли. Под­пол­ков­ник – вся грудь в ор­де­нах.

– Я бы не упал. Я ещё и не та­кое тер­пел, – са­мо­заб­вен­но по­хва­стал Лёш­ка-Х­валь­ба.

– А ты по­про­буй, – ска­за­ла Лю­цин­д­ра,

– На­шла ду­ра­ка.

Ван­дер­буль гля­дел в Лёш­ки­ны вы­пук­лые гла­за. Что-то за­твер­де­ло у не­го внут­ри. Все пред­ме­ты во дво­ре ста­ли вдруг мель­че, от­чет­ли­вее, они как буд­то слег­ка ото­дви­ну­лись. И Лёш­ка ото­дви­нул­ся, и Лю­цин­д­ра. В гла­зах у Лю­цин­д­ры от­ра­жа­ют­ся Гень­ка и Шу­рик. Ру­ки у Ван­дер­бу­ля ста­ли лег­ки­ми и го­ря­чи­ми. Та­ки­ми го­ря­чи­ми, что за­щи­па­ло ла­до­ни.

– Я вы­рву, – ска­зал Ван­дер­буль.

– Ты?

– А не­у­же­ли ты? – ска­зал Ван­дер­буль.

Он спрыг­нул с транс­фор­ма­тор­ной буд­ки и, при­хра­мы­вая, по­шёл к под­во­рот­не. Ре­бя­та по­сы­па­лись за ним. В под­во­рот­не Гень­ка ос­та­но­вил их.

– Пусть один идёт.

– Сов­рёт, – за­уп­ря­мил­ся Лёш­ка-Х­валь­ба.

Шу­ри­к-Про­сто­к­ва­ша за­ме­тил:

– Как же сов­рёт? Ес­ли зуб не вы­рвать, он це­лым ос­та­нет­ся.

– Вот по­хо­хо­чем, – за­сме­ял­ся Лёш­ка-Х­валь­ба. – Вы­став­лять­ся пе­ре­ста­нет. И че­го вы­став­ля­ет­ся?

Ван­дер­буль шёл ру­ки за спи­ну, как хо­ди­ли ге­рои на казнь, до бо­ли сдви­нув ло­пат­ки. Он ни о чём не ду­мал. Шёл поч­ти не ды­ша, что­бы не рас­тре­во­жить жё­ст­кое и, на­вер­но, очень хруп­кое чув­ст­во ре­ши­мо­сти.

Ко­гда он скрыл­ся в улич­ной раз­но­цвет­ной тол­пе, Лёш­ка-Х­валь­ба под­тя­нул об­вис­лые три­ко­таж­ные брю­ки.

– Вер­нёт­ся. Как уви­дит кле­щи, так и… – Лёш­ка до­ба­вил не­сколь­ко слов, из ко­то­рых яс­но, что де­ла­ют лю­ди в ми­ну­ту стра­ха.

Лю­цин­д­ра от не­го ото­дви­ну­лась. Ска­за­ла:

– Ду­рак.

– Не гру­би, – Лёш­ка на­це­лил­ся дать Лю­цин­д­ре щелч­ка в лоб.

Гень­ка, у ко­то­ро­го не бы­ло клич­ки, встал ме­ж­ду ни­ми. С Гень­кой спо­рить не­безо­пас­но – Лёш­ка по­вер­нул­ся к не­му спи­ной.

– Про­сто­ква­ша, пой­дём, я те­бя обы­граю во что-ни­будь.

Ван­дер­буль ша­гал вдоль до­мов. Дождь бле­стел у не­го на рес­ни­цах. Мел­кий дождь не льёт­ся, он при­ли­па­ет к ще­кам и к оде­ж­де.

Лю­ди веж­ли­вы и бо­лез­нен­но са­мо­лю­би­вы. Все­му ви­ной де­ли­кат­ная ме­лочь – оде­ж­да. Чем до­ро­же оде­ж­да, тем обид­чи­вее её хо­зя­ин: жаль се­бя, жаль де­нег, жаль на­дежд, воз­ла­гае­мых на хо­ро­ший кос­тюм.

Ван­дер­бу­лю дождь ни­по­чём. Он его да­же не за­ме­ча­ет, толь­ко гу­бы со­лё­ные.

Де­вуш­ки, стран­ный на­род, улы­ба­ют­ся ему. Им смеш­но, что идёт он под мел­ким до­ж­дём на под­виг та­кой от­ре­шён­ный и свет­лый.

– Эй!

Ван­дер­буль спо­ткнул­ся, по­чув­ст­во­вал вкус язы­ка.

– Смот­ри под но­ги,

В мок­ром ас­фаль­те пе­ре­вер­ну­тый мир. Че­ло­век в лю­ке про­ве­ря­ет те­ле­фон­ные ка­бе­ли.

И вдруг за­све­ти­лись пят­на­ми лу­жи, мел­кий дождь за­свер­кал и рас­та­ял – на зем­лю хлы­ну­ло солн­це.

– Мо­ро­же­ное! Сли­воч­ное, фрук­то­вое…

Ван­дер­буль по­вер­нул к боль­ни­це.

В скве­ре пи­ща­ли и ра­до­ва­лись во­ро­бьи. На мок­рой ска­мей­ке, под­ло­жив под се­бя фу­раж­ку, си­дел ре­мес­лен­ник Ар­ка­дий из Ван­дер­бу­ле­ва до­ма. Ря­дом, на Ар­ка­дие­вых учеб­ни­ках, си­де­ла дев­чон­ка.

Ван­дер­буль сел ря­дом.