Н. Кальма - Черная Салли

— Мне отец рассказывал об этом, — сказал Стан, — я давно знаю, что твой папа — политический.

— А за что его посадили? — в один голос спросили Тони и Беппо.

— Мама говорит — за то, что папа хотел освободить всех, белых и черных, и боролся с капиталистами, — шепотом отвечал Чарли. — Папа был шахтером в Бирмингаме. Потом тамошние безработные выбрали его своим делегатом. Он здорово чем-то насолил хозяевам, а те подослали к нему шпионов.

— А наш папа их боксом, боксом! — вмешался Нил. — Он еще раньше был боксером в Кентукки. Папа силач. У нас есть его фотография. Хотите, покажу?

И Нил, не дожидаясь ответа, потянул Стана и Беппо к дому. За ним пошли и остальные ребята.

В комнате миссис Аткинс, над столом, висела фотография молодого негра. На нем ничего;не было, кроме белых трусов. Великолепно развитые мускулы выступали под его очень светлой кожей. Унего были широкие плечи, тонкая талия и мощная выпуклая грудь. Негр прищурил один глаз и так лукаво усмехался, что, глядя на фотографию, невольно хотелось засмеяться.

— Это он перед рингом в Лексингтоне, — сказал Чарли, — он тогда побил Хейвуда Поуэла, чемпиона Юга. Мама говорит, что отцу тогда давали Кучу денег, чтобы только он остался боксером. А он не захотел и вернулся к своим в шахту. Чарли высунул голову из-за двери и поглядел на бабушку. Старуха продолжала сидеть не шевелясь, спрятав лицо в ладони.

— А вы теперь уходите, — добавил он: — все равно бабушка больше ничего не будет рассказывать. Я уж знаю: когда от папы приходит письмо, она потом несколько дней молчит и только плачет.

Прошла целая неделя. Ежедневно в школе ребята приставали к Чарли:

— Можно нам прийти? Будет бабушка рассказывать?

Но Чарли мотал головой:

— И не думайте. Она и с нами почти не говорит. Все шепчется с мамой да хмурится.

Наконец однажды он сказал:

— Сегодня приходите, бабушка велела.

И ребята услышали продолжение истории капитана Брауна.

…От Кеннеди-Фарм до Харперс-Ферри считалось шесть миль.

Капитана Брауна, как самого старшего, усалили в возок. Рядом с ним под брезентом дребезжали при каждом толчке разнообразные орудия, собранные бойцами. Люди шли рядом, стараясь ни на шаг не отставать от возка. Дождь не прекращался. Мулы поминутно оступались: ноги их то скользили по мокрым камням, то вязли в грязи. Наполеон вел их на поводу.

Слева от дороги подымались Мэрилендские горы, поросшие у подножия колючей ежевикой и шиповником. Кусты цеплялись за платья путников и как будто хотели удержать их от дальнейшего пути. Справа глухо бурлил Потомак.

— Будто кофе кипит на спиртовке, — сказал Оливер.

Ему никто не ответил. Люди молча шлепали по лужам. Перед глазами Оливера покачивалась на возке прямая спина отца. Так, в молчании, маленькая группа прошла до поворота дороги. Отсюда был виден мост через Потомак и на другом берегу — крыши Харперс-Ферри. Городок спал, утопая во тьме, только где-то на берегу, вероятно около станции, вспыхивал и потухал огонек.

Раздался тихий свист. Из кустов на дорогу выступила кучка людей.

— Бэнбоу, это вы? — окликнул Браун.

— Точно так, капитан!

Джим Бэнбоу подошел к возку. На плече у него болталось ружье. Он вытащил из-под плаща фонарь.

— Все в порядке. Путь через мост свободен, — сказал он: — там был один часовой, мы его сняли.

— Где он? — спросил Браун.

Бэнбоу махнул рукой, и из темноты к нему выдвинули какого-то человека. Джим поднес к нему фонарь. Это был совсем еще молодой парень в форменной каскетке. Он испуганно озирался на окружавших его людей.

— Эй, малыш, неужели ты за рабство? Никогда бы этому не поверил! — сказал Гоу. — Идем с нами бить толстопузых.

— А… а вы кто такие? — заикаясь, пролепетал парень.

— Мы аболиционисты. — Оливер гордо выступил из темноты. — Слыхал?… Ну, малый, поворачивайся да пойдем всыплем горячих здешним боровам.

Джон Браун слез с возка.

— Солдату свободы! — сказал он торжественно. — Мы идем сражаться за самое честное и правое дело, которое только существует на земле. Быть может, за это дело нам придется отдать нашу жизнь. Я не хочу никого неволить. Кто колеблется, может уйти: время еще не потеряно.

Он обвел глазами людей. Никто не пошевелился.

— Хорошо, — сказал он просто, — тогда займите ваши места, друзья. И да поможет нам справедливость!

Он снова сел в возок.

— Бэнбоу, подите сюда. Я хотел поговорить с вами о заложниках. Сядьте рядом со мной, вот на этот тюк. Вы отправитесь с двумя людьми…

Какой-то писк прервал его. Севший было Бэнбоу вскочил, как ужаленный. Брезент, которым было накрыто оружие, зашевелился, из-под него показался синий вязаный колпачок.

— Папка! Ты меня чуть не раздавил, — плаксивым голосом сказала Салли.

— Девочка!

— Ребенок!

— Салли!

Восклицания раздались одновременно. Остолбеневший Джим безмолвно глядел на дочку. Джон Браун осторожно убрал ноги с возка.

Салли между тем окончательно выползла из-под брезента и теперь порывалась взобраться на колени к капитану.

— Что же теперь делать? — машинально произнес Бэнбоу. Он никак не мог прийти в себя.

— Не возвращаться же из-за девчонки обратно! — рассерженным голосом сказал Кук. — Все дело провалим…

— Шесть миль проперли, часового с моста убрали, а теперь обратно? Нет уж, пусть кто хочет возвращается, а я иду вперед, — вознегодовал Оливер.

— Послать кого-нибудь с ней на ферму? Но у нас каждый человек на счету, — рассуждал вслух Гоу. — Мы не можем бросаться людьми.

— Это добрый знак, — вдруг громко сказал капитан, — судьба нам посылает негритянское дитя. Мы возьмем его и будем охранять как наше знамя.

Он поднял на руки девочку и тронул за рукав Наполеона. Глухой впился глазами в лицо капитана.

— Наполеон, я поручаю девочку тебе. Даже если будет стрельба, ты не должен отходить от нее ни на шаг. Слышишь?

Глухой кивнул:

— Слышу. Не отойду.

Джон Браун взял Салли за подбородок:

— Будут стрелять, маленькая. Будет очень-очень страшно.

— А ты разве боишься, дедушка Джон? — спросила Салли. — Нет? Ну, тогда и я не боюсь! — И Салли вздернула повыше свой вязаный колпачок.

Она взобралась на козлы рядом с Наполеоном.

— Что же ты не погоняешь, Наполеон? Но-но, Рыжий! — нетерпеливо закричала она на мула. — Беги живей, мы едем за свободой!

Джим Бэнбоу хотел остановить дочку.

— Оставьте ее, Бэнбоу, — серьезно сказал Браун, — устами ребенка глаголет истина.

Это было очень неприятное пробуждение. Сначала раздалось несколько выстрелов, потом часто и резко забили на церковной колокольне в набат. Где-то на путях запищал паровозик. Захлопали открывающиеся ставни, изо всех окон высовывались бледные, испуганные лица: