Нина Семушина - Те, которых не бывает [litres]

– Так себе из вас таксист, – в тон ему ответила Аня, уже завидевшая маму, которая шла к ней напрямик через пути. Она, дивясь собственной наглости, помахала клетчато-кудрявому (интересно, у него права-то есть?) и побежала маме навстречу.

– А чего ты по рельсам? – поинтересовалась Аня, обнимая маму и глядя вверх, на тонкие линеечки проводов, на которых птицы, нахохлившись, пытались изобразить какой-то терцквартаккорд.

– Так тоннель-то закрыт, – пожала плечами мама. Аня обернулась, но на платформе уже никого не было. Фонарь покачал головой, поморгал и загорелся снова.

До дома Аня с мамой добрались спокойно и с музыкой – выручил сосед Андрей, с детства мечтавший о кругосветных плаваниях и чумовых автомобильных гонках, поэтому служивший капитаном прогулочного теплоходика на Каме и водивший «шестёрку».

Вишнёвое почти ископаемое чудо Андрея неслось, рассекая лужи, окатывая редких прохожих тучами брызг и задорно подпрыгивая на неровном асфальте проспекта. Певица Земфира язвительно сообщала из колонок, что помнит все трещинки адресата; Аня ощущала даже те трещинки, о которых не помнила; впившись руками в спинку переднего сиденья, она смотрела, как мимо неё проносятся, перемешавшись, огни, дома, светофоры, будущие осенние листья и обрывки воспоминаний детства, и понимала, что счастлива.

…Когда дверь подъезда захлопнулась и в окне второго этажа зажёгся свет, невидимый Ян, примостившийся на крыше «шестёрки», наконец выдохнул и достал из сумки книгу сновидений. Дождь лениво и веско ронял на страницы крупные капли, от которых по страницам шли чернильные круги, указывавшие с настойчивой очевидностью на одного конкретного обладателя кошмаров. Ян закатил глаза и достал из кармана телефон.

– Алло, Энгаус. Ты спишь уже? Пойди в ординаторскую и разбуди моего брата, пожалуйста. Что сказать? Что он утомил меня своей паникой. Конечно, я тебя люблю. Утром прилечу. Отлично всё прошло, мы в тоннеле её поджидали. Но она с нами не поехала, её встречали, Макс поехал в больницу, а я просто проследил. Что? Тоннель на Перми II не работает? Ну а ей-то откуда об этом знать? Она ничего не заподозрила, я уверен. С ней же я разговаривал. На чём бы мы её везли? Ну, Макс взял машину медслужбы… Что? Глупость? Да ладно, почему?

Аня шла по родной улице, пиная предосенние тополиные листья и во все глаза глядя в низкое серое небо, затянутое похожими на мокрую вату тучами. Солнца не было, но его с успехом заменяли цветы золотого шара, росшие в трогательных клумбах из автомобильных шин. Качались на ветру мальвы, из окон доносились ругань, смех, телевизор и запахи обедов. На крыльце старого жёлтого дома сидели два пожилых мужчины и деловито раскладывали на газете селёдку и помидоры. Здесь, на пять кварталов выше центральной улицы, в двух кварталах от реки, не изменилось ничего.

От этой совсем не пасторальной картины у Ани щипало в носу и щемило в груди, морщины на лицах мужиков казались ей лучами солнца, а грязь милой родины – благословением. Она то и дело останавливалась, и её моментально накрывали потоки воспоминаний. Вот тут они в детстве играли в футбол, и Андрей подобрал грустного трёхлапого щенка, которого они потом неделю прятали под крыльцом, не зная, как сказать Андреевой бабушке, что щенок теперь будет жить с ними (теперь Джеку уже скоро семнадцать, вчера Аня его видела: здоровенный флегматик, который почему-то душу готов продать за сгущёнку, вертит Андреем как хочет). Тут они однажды чуть не угнали асфальтовый каток – ну то есть угнали даже, но не знали, как на нём тормозить, и пришлось звать на помощь. Тут они с подружкой сидели в кустах боярышника, как героини Пруста (о котором тогда и не слыхали!), и под этой белой, так сказать, сенью писали стихи о своей первой любви. У подруги был аллергический ринит, и она не чувствовала запаха этих кружевных цветов, зато Аня чувствовала весьма и весьма. Может, именно поэтому её стихи совершенно не клеились, а к имени возлюбленного придумывались только дурацкие императивные и сравнительные рифмы?.. Может, и голова кружилась тоже вовсе не от любви? Здесь она залезала на чужую крышу, говоря встреченным в подъезде, что, мол, рисовать, а на самом деле – просто греться на солнце и смотреть на город и реку. Но этюдник на всякий случай всё равно брала с собой.

Почему бы не сделать это и сейчас? Этюдника, конечно, нет, но и вид у неё сейчас будет посолиднее. Или нет? Аня с сомнением оглядела потёртые, хотя и дорогие, джинсы и клетчатую рубашку. Сделав серьёзное лицо, она всё-таки нажала знакомые с детства кнопки на кодовом замке, отворила тяжёлую дверь и вступила в торжественно-затхлый холод старинного подъезда. По стене разноцветными школьными ранцами тянулись почтовые ящики, пахло подгоревшей кашей, сигаретами и чем-то ещё, что Аня мысленно классифицировала как запах детства. Она осторожно поднялась по давно не крашенным ступенькам на чердак, вздохнула и со злостью толкнула чёрный люк с затейливым замком… Удивительно. Столько лет прошло, а ничего не изменилось. По-прежнему открыто, зачем тогда замок?

…Ян Малинин, собственноручно укравший ключ от этого люка у местного старшего по дому для романтических целей, сидел в этот момент на гребне крыши и с весьма сумрачным видом лузгал семечки. Сумрачный вид Яна был, разумеется, никому не виден, чего нельзя было сказать о шкурках, отлетавших от его длинных пальцев и сразу обратно обретавших свою шахматную окраску. Именно это фантастическое зрелище и застала Аня, когда вылезла на крышу и одновременно с этим по чистой случайности из ватной повязки туч вырвалось всё-таки солнце.

…Ян наблюдателя не заметил. Он вообще-то следил с этой крыши за Аней, но сейчас попросту грустил – и было от чего. С тех пор, как Энгаус слегла совсем, всё стало невыносимо. Нет, дело не в том, что он теперь делал её работу (Ася переносила его во времени прямо в своей больничной палате, а дальше он уже летел разбираться с чужими роковыми случайностями присущими ему, Яну, оригинальными методами), – это не трудно. Дело в том, что Макс, как всегда, ничего не говорил ни о прогнозах, ни о методах лечения, ни о чём. Это изводило Яна. Он не любил неизвестность и в целом был готов ради Аси на всё. Таких громких лозунгов он, конечно, не думал – а вот о том, что по ту сторону пермского Стикса он уже дважды был и оба раза вернулся, начал задумываться. А что, если можно и оттуда человека вытащить, пока Харон не видит? Что вообще такое жизнь и смерть для таких, как они?

….Символизирующие, очевидно, единство смерти и жизни, чёрно-белые скорлупки продолжали падать на ржавую крышу, прямо к модным джинсам Ани. Но она смотрела не на них – туда, где искрилась, как дождик на ёлке в Рождество, река за деревьями, а по реке плыл маленький, словно игрушечный пароход. Аня невольно представляла себе, что у его штурвала стоит такой же маленький, будто муравей, Андрей, и улыбалась так, как улыбаются люди, ещё не подозревающие о том, что счастливы.