Ксения Сергеева - Пустогрань [litres]

– Сейчас я не вижу ее пути.

– С ней все в порядке. – Баба Зина поправила узелок косынки. – Во всяком случае, ко мне ей еще рановато. Просто путь пока не определен. Все возможно… И хорошо бы нам ее найти побыстрее.

– Но как, если мы не видим ее? Она может быть вообще где угодно! Кусок венецианского стекла мог бы нам помочь, но проклятый Венецианец все вынес, даже разбить было нечего!

– Я знаю! Я!

В комнату ворвался Ганс1236. Он запыхался, пот градом валил со лба, кепка съехала набок. Он шумно дышал, и колени у него подрагивали.

– А ты как здесь оказался?!

Маячник улыбнулся:

– Я знал, что его путь пересечется с нашим, только не знал, по какому поводу. – Он помолчал немного, давая Гансу1236 отдышаться, прежде чем продолжил: – А теперь, кажется, знаю.

Ганс1236 кивнул, принял чашку с чаем от бабы Зины и в секунду опорожнил ее, затем быстро-быстро заговорил:

– На Гансине есть Зов. Я научил Рину Зову. Она послала мне его. Послала! Смогла! Вы представляете?! Правильный гансианский Зов. Его слышат все, кто хоть однажды посылал такой же. И я, кажется, знаю, где она. Только время там идет по-другому. Оно настоящее. И это действует на нее странно. Я чувствую, как она растет!

– О нет, она не становится больше ростом, Ганс. – Баба Зина задумчиво покачала головой. – Растет ее сила. Рядом с пустотой других Охотников ее хранилище жаждет наполниться – и растет.

Ганс1236 озадаченно замолчал, потом погрыз длинный палец и заговорил снова:

– Я могу показать вам то, что было в ее Зове. Она показала тварей, что держат ее, показала место, правда, она не знает, зачем ее держат, должно быть, ей никто ничего не сказал… Зачем ее похитили?

– Потому что Охотники чувствуют ее силу, но она еще не трансформировалась в Пустоту, поэтому они не понимают, что нашли, но знают, что это очень важно. Может быть, они уже поняли, что наткнулись на золотую жилу.

– Жилу с пустотой? – с усмешкой проговорил Марк.

– Пойми ты, она может сохранять и трансформировать, а значит, приняв в себя ее Зерно, они тоже смогут это делать. И не просто кормиться нашими способностями, но пользоваться ими! Они перестанут быть падальщиками, они станут хищниками в полном смысле слова. И как только завладеют ее даром, завладеют всем миром. Смогут стать бессмертными, талантливыми, со способностями, которые позволят им управлять светом! И этого нельзя допустить!

Все задвигались, заметались по комнате.

– Насколько я понимаю, Охотники пока не поняли, что им с ней делать и зачем, поэтому показывай скорее, Ганс, нам нужно добраться до Марички раньше, чем Охотники откроют глаза!

Ганс схватил Петровского за руку, приложил свою ладонь к ладони старика, и Василий Петрович увидел. Спутанные коридоры, сырой подвал с тропической жарой, повороты, повороты, высота… И загадочные заклятья по стенам, невидимые на первый взгляд. Да, попасть туда будет непросто.

Зов вымотал ее, Маричка упала на коврик. За смеженными веками плавали голубые и желтые круги, они рассыпались на сотни разноцветных искр и гасли, порождая новые вспышки. Воздух в подвале стал другим, гуще и чище, как после грозы. Маричка вспоминала, что же такое гроза, и никак не могла воссоздать в памяти, как звучит гром, ливень превращался в противный сентябрьский дождик, молнии вспоминались как тонкие плети огня от свечи, но запах… запах она помнила и купалась в нем сейчас, как в море. Море Маричка тоже представляла с трудом. Как будто что-то распадалось в голове, она никак не могла собрать воедино ни воспоминаний о доме, ни желания пищи, ни последней записи в синем дневнике. Кажется, она была расстроена чем-то… Или наоборот? Каково это – радоваться? Это смеяться? Или плакать? Что нужно чувствовать? Можно ли вообще что-то чувствовать? За секунду она – уже вовсе и не она, а кто-то совершенно пустой и безжизненный, словно бы всю Маричку вынули и она растаяла, как стертый штрих, осталась только полоска грязи под ногтями, которую так интересно сейчас изучать… Откуда она такая взялась?..

Дверь подвала резко распахнулась. Маричка даже не пошевелилась, она внимательно рассматривала ноготь с остатками темно-вишневого лака. Полоска света возле коврика возникла и застыла, Маричку это заинтересовало только потому, что выщербленный местами лак стал виден чуть лучше.

На фоне светлого пятна появилась черная фигура. Она покачала головой и что-то пробормотала себе под нос, потом обратилась к Маричке как будто бы знакомым голосом:

– Вставай, милая, нам нужно идти.

Маричка молчала. Она слышала слова, но не шевелилась. Как это несколько часов назад (или дней, или лет?) она умудрялась ковырять этот пол, бросаться в драку, куда-то идти… Зачем ей это нужно?

– Милая, о святые этого мира и чужого, что ж такое?! Неужели настолько оголодала?

Чьи-то руки подняли ее и чуть встряхнули, она подняла взгляд на Венецианца. У того в глазах билось море, он выглядел виноватым и опечаленным, но Маричка помнила, что верить этому взгляду нельзя. Чего ему?!

– Ну-ну, родная, мы просто немножко подержали тебя здесь, чтобы ты смогла отдохнуть. Мы уверены, что ты очень устала, а вот теперь непременно поговоришь с нами и вообще… осчастливишь нас своим присутствием.

– Да что ты с ней цацкаешься? – Еще один грубый голос с хрипотцой ворвался в монолог Венецианца. Он оставался лишь тенью на фоне яркого света. Маричка вспомнила, как Тень прятал старую туфлю в складки своей темноты, и застонала. – Она так будет ныть еще долго. Взял – и пошли!

– Она хотя бы не дерется сейчас. Видишь, я был прав. В моем любимом городе всегда так поступали с особо ершистыми: несколько дней в каменном мешке – и человек как шелковый. Посмотри, она мягче масла. Сейчас уж точно никак не сможет нам помешать.

– Никто не сможет нам помешать! Можно подумать, этот щенок чего-то стоит по сравнению с нами!

– Чего-то да стоит. – Венецианец бережно приобнял Маричку и потащил к выходу. – В ней что-то есть, что-то есть… Я такое всегда чувствую, коммерческое чутье!

– Да иди ты со своим чутьем, давай заканчивать уже, мне не терпится перекусить! Такой голод после той горгульи, наверное, не стоило ее трогать, раз Первый не велел… Да ну его, девица больно хороша на вкус. Чуть горчила – наверное, от бессилия. Тащи давай, нечего откладывать.

Ах, если бы можно было так сшить тонкую слюду, чтобы хоть краешком глаза прикоснуться к отражению родного времени! Вот уже десятки лет он экспериментировал со всеми возможными материалами, от стали до агата, чтобы смешать наконец необходимые элементы и вернуться домой. Домой… Там он тоже экспериментировал. Божественной чистоты зеркала ждал дож, и медлить больше было невозможно. Как он рисковал! Чем он рисковал! И все потерял, оказавшись в другом времени, в другой стране, в другом мире. Какой из металлов превратился в волшебный порошок? Он даже не помнил, что именно смешивал в тот раз в надежде на ясность отражения! Что же делать? У кого еще просить, если все только разводят руками и с сочувствием дарят альбомы с фотографиями и гравюрами?.. Но выход есть всегда, даже из тюремной дыры всегда можно выйти на свет, хотя бы ради присутствия на собственной казни. И он согласен на все, на все, ради крошечной подсказки, как попасть туда, где его идеальное зеркало еще не готово.