Олег Раин - ЗБ [litres]

Я глубоко втянула в себя затхлый подвальный воздух, и горло стиснуло колючей рукавицей. Едкие газы протекли уже и сюда. Кашель выстрелом вырвался из груди, и стена напротив брызнула осколками кирпичей. То есть была стенка – и не стало! Да и мы с Альбинкой уже лежали на полу, отброшенные жестокой волной. А там, за разрушенной кладкой, уже вовсю бушевало пламя, и облака искр сыпались откуда-то сверху. Рухнула поперечная балка, следом за ней обвалился и целый пласт кровли. Огненный рот легко проглотил и то и другое.

– Что это, Ле-ер?! – в ужасе простонала Альбинка.

На секунду зажмурившись, я попробовала вытолкнуть из горла нужные слова, но с первой попытки это не получилось. Хотя ответ я уже знала. Он пришел сам собой, на этот раз безо всяких мелодий. Мы были уже не в подвале – мы были в ЗБ.

О смерти рано или поздно думают все. И я о ней впервые задумалась на похоронах своей бабушки – мне тогда семь стукнуло. Оба дедушки умерли давно, я их не застала, а вот бабушку я знала и любила. И говорить с ней можно было о чем угодно, и капризничать, и глупостями делиться. Многого она не понимала: тех же компьютеров, цифровой техники, электронных билетов, – но все равно оставалась бабушкой – человеком, с которым было радостно и уютно и которого однажды не стало. Эту потерю я переживала тяжело, но недолго – слишком маленькая была и глупая, однако недобрая заноза в памяти осталась.

Мысли же о суициде пришли ко мне позже – вместе с одиночеством и первыми серьезными семейными размолвками. Нет, я не полная дура и вовсе не собиралась сигать с крыши или резать себе вены, но черную эту шапочку я мысленно на себя примеряла. Потому что и впрямь хотелось временами умереть. Зачем? Ну конечно, чтобы наказать всех тех, кто меня обижал и недооценивал. А еще от усталости. Да, да! И в двенадцать лет можно офигенно уставать от жизни. Все зависит от того, как нас прессуют обстоятельства. И даже если никто не гнобит и все идет пучком, все равно время от времени белым призраком всплывает вопрос: зачем? – и разом опускаются руки. Потому что в самом деле – зачем? Ответа-то не знает никто – вот и начинаются психозы.

Хотя, поскрипев мозгами, я все-таки находила для себя некое подобие ответа, понимая, что шагнуть с крыши и свалить из этого мира действительно несложно, но только при этом ты совершишь две непростительные ошибки. Первая из них – твоя избранность на этой земле. Будь ты самым распоследним валенком, но кому-то на этом свете ты обязательно нужен. И даже если сегодня всем на тебя наплевать, то уже через год или через десять лет все может сто раз измениться. Вот и получается, что если через десять лет в этой жизни появится существо, которое будет в тебе нуждаться, то и пра́ва на добровольный уход ты уже не имеешь. Копти небо и жди этой встречи. Или ищи ее сам, потому что чаще всего людей, которым ты нужен, оказывается намного больше. Да и ждать столько лет – дело скучное. Вымой мордашку, выйди за порог, и все случится гораздо раньше. Короче, та же песня, что и про охоту на друзей…

Второй момент у меня увязывался с тем, что в случайное появление на свет я абсолютно не верила. Если родился, уже есть какой-то смысл, и тайный этот ребус всем нам предлагается решить самостоятельно.

Именно этой теме посвятил один из уроков Юрий Николаевич. Его за это потом крепко песочили коллеги, но дело было сделано: мы все призадумались. Сначала Юрий Николаевич рассказал о предсмертных строках есенинского письма, про то, что «в этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей». Потом перешел к Маяковскому, ответившему собрату более конструктивно: «в этой жизни помереть не трудно. Сделать жизнь значительно трудней». А в итоге учитель предложил нам написать третий вариант стихотворения – кто как мог. Понятно, мы постарались. И я сочинила свою оптимистичную версию: «в этой жизни умереть не сложно, в новой спросится с тебя вдвойне». Оценок Юрий Николаевич нам не ставил, но я видела, что моя версия ему понравилась. Мы и про Маяковского много говорили: сказал-то он правильно, а как сам поступил?

В общем, в пику всем педагогическим предписаниям Юрий Николаевич беседовал с нами о том, о чем с детьми вообще не принято разговаривать. Серьезный такой получился урок, очень даже непростой. Но именно как ребус Юрий Николаевич нам его и подал. Иными словами, поставил вопрос: для чего мы здесь? Способны ли это узнать? Хотим ли мы этого?

Я потом весь вечер провела за книгами, ломала голову, искала ответы у других мудрецов, но толком ничего не нашла. И все же поняла одно: своим родителям я точно нужна, как нужна и своим подругам. И если я исчезну, я попросту их обворую, сделаю им плохо. Значит, уже ради одного этого стоило жить. А еще стоило подумать о перспективе, когда будет у меня свой парень – может, принц на белом коне, а может, чучело гороховое на огромном байке – и появятся дети, двое или трое, наверняка мальчишки, но и девочку мне бы тоже очень хотелось. И с этим, значит, чучелом-принцем мы станем их растить, воспитывать, переживать за них, ругаться, а во время болезней пичкать таблетками, совать под мышки нелепые градусники. Смешная такая выйдет семейка! Зимой будем учиться и работать, летом срываться в горы и на моря. Может, и моих папу-маму прихватим – то-то весело будет! И вот всего этого веселья запросто может не получиться, если из-за червивых мыслей я однажды надумаю рассориться с этим миром. Разве не глупо? И дети не родятся, и походов не будет, и никто никогда не скажет мне: «мама, расскажи сказку». Меня даже на рёв потянуло – столько я всего себе навоображала. В самом деле, разве не глупо получить в подарок огромную коробку и не попытаться развязать праздничные тесемки, не открыть и не полюбопытствовать, что там внутри? Ведь жизнь и есть такая вот большущая коробка, только бантиков, узелков и тесемочек на ней превеликое множество. Но для того и подарено нам столько лет, чтобы не пухли от безделья – сидели себе и распутывали все эти узелки да бантики.

Это был уже не треск, а рык. С грохотом рушилось что-то справа и слева, даже казалось, будто кто-то в этом пламенном вихре взвизгивает и хохочет. Я уже специалистом стала по огненным голосам, и этот хор мне ужасно не нравился.

Горел пол, рассыпа́лись стены, полыхало все вокруг, но в выбранном направлении я все же не сомневалась. Хуже нет, чем пятиться, и, ухватив Альбинку за руку, я ринулась вперед.