Мила Нокс - Путешествие в полночь

В последний момент Тео почему-то задержал руку.

– Это будет хороший цветок, – сказала Дверь. – Самый высокий в саду. Потому что твое воспоминание не об одном, а о двоих ушедших из жизни. О двоих, которых ты потерял…

Тео шмыгнул носом.

– Двоих? А Север? – Он закашлялся, горло перехватило. – Севера тоже нет.

– Да, – помедлив, согласилась Дверь. – Его тоже нет.

– Почему тогда о двоих, если о троих? Я ведь… У меня больше никого не осталось. Вся моя семья, даже мой филин…

Горло саднило. Дверь хранила молчание.

– Это воспоминание о двоих мертвецах.

– Что?

Теодор развернулся на колене, впившись в горгулью яростным взглядом. «Чертова карга, хватит говорить загадками! О чем ты?»

– Ты потерял не всех.

У Теодора перехватило дыхание. «Не всех?!» Что она хочет этим сказать? Он слышал, как Кобзарь подсказывал: родителей похитила Смерть. Различил в песне кобзы звук лисьих шагов и скрип Двери. Если б не это, черта с два он бы участвовал в Макабре! Какие еще желания ему нужны? Да ничего ему не нужно, только вернуть своих родителей! Только это! Зачем ему золото, власть, зелья?!

В городе похищали людей, Смерть похищала, чтобы оставить на местах пропажи игральные кости! Она же похитила родителей, так сказал Кобзарь!

Точнее, не сказал. Дал понять. Песней.

Теодор нахмурился. Могло быть так, что родителей не похитили? Или… Или же…

Звук лисьих шагов. Скрип двери. Смерть.

На месте исчезновения родителей он нашел только одну кость. Это беспокоило. Он все ломал голову, может, ошибается – ведь костей должно быть две. За две пропажи! Но потом отбросил эту мысль и забыл. Кобзарь дал понять: чтобы вернуть родных, нужно участвовать в Макабре! Или он имел в виду, чтобы вернуть одного из родителей , нужно участвовать в Макабре?

Вечные недомолвки. И Кобзарь туда же. Одни загадки, которые только путают, только ведут куда-то вдаль по лабиринту сомнений, версий, намеков.

– Кто-то из них… жив?

Дверь молчала.

Ярость хлестнула по ушам, как удар обидчика, и Тео вскочил на ноги.

– Отвечай!

Он бросился к Двери, оттолкнув Змеевика. Он должен выяснить! Хватит с него этих загадок! Хватит Макабра! Хватит лжи и обмана!

Теодор со всей силы пнул порог и зло вперился в металлическое лицо нос к носу. Горгулья, сузив глаза, глядела в ответ. Кровь Тео кипела, бурлила, хлестала через край.

– ОТВЕЧАЙ, Я СКАЗАЛ!

– Теодор! – испуганно закричала Саида, но он отмахнулся.

Кулак сжался, готовый ударить по Двери, лишь бы та раскрыла упрямый рот и сказала правду. Тео нужна правда. Не намеки, а правда! Ярость была так сильна, что в глазах помутилось и потемнело, и Теодору почудилось, еще чуть-чуть – и цвета вновь погаснут, и мир канет во тьму.

– Если ты повредишь Смерть-цветок, – медленно и угрожающе произнесла Дверь, – я никогда тебя не пропущу. Пусть ты выплачешь целое ведро слез. Пусть будешь валяться в ногах, умоляя пропустить. Ты не откроешь эту дверь ни мечом, ни огнем. Я потратила много сил, роясь в твоей памяти, дала частичку своего волшебства новому Смерть-цветку. Если ты его не посадишь, ты никогда не войдешь в меня. Ни ты. Ни твои друзья. Никогда.

Саида испуганно ахнула, а Шныряла присвистнула. Теодор опомнился. Он разжал кулак, в котором сжимал несчастный росток, выращенный на собственной крови и слезах. Один из двух маленьких черных листиков был обломан. Страх сжал сердце Теодора, но гнев еще клокотал и бушевал внутри.

– Ответь. – Тео сглотнул комок и шмыгнул носом. Он ссутулился, на сердце камнем навалилась печаль. – Ну ответь. Пожалуйста.

Тео осторожно поправил росточек, огромным усилием придавил злость, запихнул в коробку, чтобы она не вырвалась наружу чудищем, – а он знал, что бывает в такие моменты.

Ничего хорошего.

– Я умею находить в памяти воспоминания о мертвецах, – чуть мягче заговорила Дверь. – Только они могут взрастить Смерть-цветок. И чем сильнее воспоминание, чем больше значил для тебя умерший, тем красивее, выше и пышнее куст. И да, на том воспоминании вырастет красивейший из Смерть-цветов. Там мертвых двое.

– Север погиб…

– Да.

– Значит, один из моих родителей… все еще жив? Один из них жив?

Теодор поднял глаза, умоляюще глядя на Дверь. Горгулья сдвинула брови, изучая каждую черточку его лица.

– Ты странный Открыватель.

– Открыватель?

– Я видала много Открывателей. Они все заканчивают одним и тем же. Но то, что в твоей памяти… ты другой. То, за чем идешь в Ищи-не-найдешь, – это другое желание. Другим хотелось спасти не чужую жизнь, а свою. За этим они являлись на Макабр.

Если бы голос Двери был человеческим, Теодор бы, наверное, услышал в нем сожаление.

– Да, один из них жив.

«Один из них жив». Мысль повторялась в голове снова и снова. Муха, жужжащая в сети. Как? Что же там случилось? Где этот живой?

Значит, Смерть похитила лишь одного. И оставила на месте исчезновения игральную кость – одну, которая и выбрала Теодора. Ведь на холме, как сказала Саида, была только одна лисья тень…

– Значит, Смерть похитила только отца? А мама…

Не понятно. Ничего не понятно.

Тео снова начал кипятиться. Ну ничего, он разыщет карту, узнает, где находится и отец, и мать. Может, она осталась там, в Трансильвании? Но где? Никаких следов. Выходит, на холме, где сгорел боярышник, исчез только отец… Голова Тео загудела от мыслей, словно встревоженный улей.

– Тео… цветок. Нам нужно открыть Дверь. Пожалуйста!

– Ладно.

Теодор двинулся назад. Едва он опустил росток в землю и присыпал землей, в голове словно что-то взорвалось, и Тео схватился за виски и повалился на колени. Он закричал и испугался своего крика. Кажется, его звала Саида, но Теодор слышал лишь боль, режущую мысли острым ножом, отделяя одно воспоминание от другого. Если бы мысли могли кровоточить, из носа бы хлестал красный поток…

Боль нечеловеческая. Из глаз лились слезы, и Тео кричал, вцепившись себе в волосы. Он чувствовал, как воспоминание отделяют от памяти, как тот день отрывается по частям. Теодор умолял, чтобы это скорее закончилось. Казалось, нет ничего больнее, чем это. Он держался из последних сил. Еще чуть-чуть, и он завопит: «Убейте меня! Пожалуйста, убейте!» И только он открыл рот, чтобы выкрикнуть это, как невидимый нож наконец отделил воспоминание полностью.

Боль ослабла. Тео перестал кричать, только надсадно выл, обхватив голову руками. Боль уходила, исчезала, таяла с каждым вздохом. Крепкие руки схватили Тео сзади за плечи и поставили на ноги. Еще две пары рук поддерживали его по бокам, чтобы он не упал. Теодор открыл опухшие от слез глаза.

Возле самых ног из влажной земли поднимался окрепший стебелек, вырастивший еще пару листочков, которые тянулись к лунному свету. Внутри черного «чепца» виднелся маленький белый кружок с тремя темными точками.