Мила Нокс - Война на восходе

— А старикан прав: не сидится же тебе дома! Да и всем нам.

— Вы не обязаны… Я сам…

— Идиот. Если б твои извилины были такие длинные, как волосы, ты бы уже понял — мы не отпустим тебя одного.

По лицу Теодора медленно расползалась ухмылка, а Шнырялина стала еще шире. Он оглядел друзей — все они стояли рядом, готовые пуститься с ним в очередную авантюру, но теперь их объединяли не Макабр и мир Смерти, а нечто… иное. И Теодор признался себе, что слова Шнырялы, черт возьми, сделали его счастливым.

— Итак, ты хочешь найти… эту любовь.

Тео развернулся в темноту:

— Я услышал голос, и могила открылась, когда я сказал это слово.

— Тебя не смущает, что при слове «любовь» открылась… могила?

— Ну да. Это немножко могила.

— Немножко?

— Послушайте, это все-таки… любовь! — Язык Теодора тоже с трудом выговаривал это слово. А уж тем более в могиле. — Она не может быть опасной.

Они спускались в гулкую темноту. Пламя факелов лизало низкие стены, а время от времени за шиворот падали влажные комочки земли — и в этот момент труднее всего было забыть, где именно они находятся. Вдруг ступени закончились. Теодор сделал еще пару шагов и оказался в каменном коридоре.

— Что ты сказал, Тео? Не может быть опасной? А теперь… повтори это еще раз!

Шныряла подошла к стене напротив проема и осветила надписи. Многие были на камне выцарапаны, какие-то — выведены копотью от свечей. Надписи покрывали пол, стены и даже — кто умудрился туда забраться? — потолок.

Liebe.

Rakkaus.

Amore.

У Тео мурашки побежали по загривку от этих древних и не очень слов, оставленных неизвестно кем и когда — и было в этих черточках и мазках что-то… жуткое. Тео сам не знал что. А потом понял. Слишком резкие штрихи. Слишком глубокие царапины. Слишком корявые буквы.

Все это писали безумцы.

Слова, сказанные минуту назад — «Любовь не может быть опасной», — теперь показались ему насмешкой. Тео обменялся обеспокоенными взглядами с притихшими спутниками. Он поднял факел и с трудом проговорил:

— Нужно бы осмотреться.

Коридор оказался лишь каменной кишкой, соединенной с десятками других — лабиринт, подобный Полуночному. А может, и тот самый. Копотью от факела они оставили на стене метку и двинулись дальше. Длинные коридоры, к счастью, были не так уж темны: кое-где на стенах висели небольшие масляные лампы. Когда друзья заходили в новый коридор, лампы загорались сами по себе, и это было жутковато, словно в пустынном лабиринте прислуживали призраки. Тео время от времени слышал голос. Под землей зов стал отчетливее:

— Войди… Войди…

Тео перехватил факел поудобнее, свернул за угол и разочарованно остановился.

Коридор оканчивался тупиком. Теодор махнул веткой, и пламя рассыпалось оранжевыми искрами, отразившись в гладкой стене.

Зеркало.

Какое-то время Тео рассматривал свое бледное лицо, выхваченное светом из мрака. Давно он не глядел на себя… До чего ж стал тощий! И будто еще вытянулся — правду Шныряла говорила: «Жердь, ну жердь!» В отражении показались Санда, Шныряла и Вик.

— Тут никого нет!

В этот момент раздался голос:

— Никого? А вы — кто?

У Тео отвисла челюсть. Остальные тоже застыли. Говорило зеркало!

— Хотя, если рассуждать словами Рене Декарта: «Я мыслю — следовательно, я существую», можно сделать вывод: в ваших головах слишком мало извилин, чтобы называться человеческими существами.

Поверхность Зеркала подернулась рябью, из темной глубины приблизился чей-то силуэт.

— Я тут, понимаете ли, ору-ору как идиот уже несколько недель — и никого! Чем вы там занимались, преферанс раскладывали? Котят гладили? Ей-богу, устал ждать! Пришлось сбросить вторую звезду, чтобы вы пошевелились…

В Зеркале появилось светлое и благородное мужское лицо. Блондин погладил горло пальцами, украшенными перстнями.

— Кхе-кхе… Охрип уже звать — один, в этом мерзком коридорчике… То ли дело, когда я висел в Версале! Людовик Восемнадцатый, Луи-Филипп, фрейлины, дворцовые интрижки… — Мужчина хихикнул. — Да, было время! Бонжур, мадмуазель, вы сегодня так прекрасны! Ох, нет, бородавка на вашем носу совсем не видна под десятью слоями пудры!

Между Тео и Виком высунулась острая мордашка Шнырялы:

— Э… вы кто?

— Вообще-то, мадмуазель, здороваются не так, но я уже сложил мнение о вашем уровне культуры! Меня зовут… — Мужчина слегка поклонился, страусиное перо на его голубом берете всколыхнулось. — Валет Червей.

«Господи, это же он самый! » — ахнул про себя Тео.

Сколько вечеров он играл в карты с отцом, а пару раз — с изворскими ребятами, пытаясь влиться в компанию… Обычно все оканчивалось плохо: он проигрывал, ребята придумывали «дураку» идиотское задание, и Теодору приходилось скрипя зубами это выполнять. Но он точно помнил изображения на картах. И это — тоже!

Лицо молодого аристократа с тонкими усиками и хитрой улыбкой. Кудри цвета пшеницы вьются до плеч. Роскошный голубой с красным камзол, через плечо перекинута портупея, расшитая знаками, а под горлом собрано снежно-белое жабо. В левой руке Валет вальяжно держал алебарду, на блестящем лезвии которой краснел знак червей.

Валет зевнул:

— Еще вопросы?

— Валет Червей? — недоверчиво переспросила Шныряла.

— Господь всемогущий! Так и знал. Едва я увидел ваши грязные несимпатичные лица — ну, кроме твоего, юноша со змеями на костюме… А кстати, костюмчик хороший — хочу такой себе! В общем, я сразу понял: тут произошла ошибка! Мало того что вы не одарены благородством, так еще и обделены умом.

Валет выхватил из кармана свиток и зачитал:

— «Карточная колода европейского типа. Четыре масти: трефы, бубны, черви и пики». Так… Дама бубен… Шестерка треф… Ага! Валет Червей. «Червовый Валет питает отвращение ко всему низменному, недостатки окружающих его раздражают. Тяга к творчеству, актерские способности и блестящий ум ставят его намного выше обычных людей!» Слышали? «Недостатки»… — Восторженный тон Валета сменился неясным бормотанием: — «Любовь к спорам. Заносчивость. Пустая болтов…» Так, если честно, это устаревший список!

Валет с фырканьем швырнул свиток за плечо.

— Итак, я — Валет Червей. А вот кто вы такие — ума не приложу, хотя в уме-то у меня недостатка нет! Я звал смельчака, который мог бы дерзнуть и вызволить Ту, что дарит счастье — Безликую, способную осветить землю подобно солнцу… И тут пришли… — Валет передернулся. — Вы.

— Вы — страж Л… Любви? — поинтересовался Тео.

— Да, чумазый юноша, — отведите уже кто-нибудь его к цирюльнику! — я страж Безликой, да воспоют ее благодетель в одах!

Валет Червей приложил руку к груди и затянул арию — и Тео отметил про себя, что при всех «артистических способностях» хорошим голосом Валета обделили: мужчина пел так, словно ему что-то прищемили.