Дж Поли - Рожденные летать

Нагоняя остальных, я заработала крыльями. Чем чаще становились взмахи, тем чаще сжималась и разжималась моя грудная клетка, в такт с работой крыльев работали и мои легкие. Вскоре я поплыла в потоке восходящего воздуха, будто в теплом бассейне. Я попробовала изменить ритм, стала реже взмахивать крыльями и заметила, что восходящий поток поддерживает меня, замедляя свободное падение, которое начиналось, стоило перестать работать крыльями. Слегка покачиваясь с боку на бок, я неторопливо взмахивала крыльями в несущем меня воздушном потоке. Двигаясь по спирали, я поднималась к моим друзьям, которые плыли в нескольких сотнях футов надо мной.

И хотя расстилавшееся внизу огромное пространство дикой пустыни уходило на многие мили за горизонт, я была уверена, что вижу вдали край Великого каньона. Я всматривалась в далекую линию горизонта, пока меня не отвлекла моя же тень — крошечная черная точка, скользившая по склонам гор и дну каньонов, послушно следовала за мной, когда я перемещалась назад и вперед, переходя из одного воздушного потока в другой. Вопреки собственным чувствам мне с трудом верилось, что я действительно лечу.

Не знаю, как долго в тот день наш Отряд пробыл в небе, лениво кружась в прозрачной синеве. Мы поднимались в одном воздушном потоке до тех пор, пока он нес нас наверх, затем перемещались в соседний, позволяя себе мягко проваливаться вниз при переходе из одного потока в другой. Ни у кого из нас не было сил на то, чтобы попробовать себя в аэробике, хотя я догадывалась, что Ястреб был не единственным, кому фантазия подсказывала разные интересные трюки, просто он громче всех оповещал окружающих о пришедших ему в голову идеях. Но пока Отряд лишь купался в тепле и свете, наслаждаясь абсолютным чувством свободы. Никто не мог нас выследить, поймать, обидеть.

Это было все, о чем я когда-либо мечтала, представляя себе свободный полет.

И я знала, что дальше наше мастерство будет только расти.

Дни шли за днями, неделя — за неделей. Отряд все больше и больше времени уделял тренировкам, почти весь световой день мы проводили в воздухе. Ночи в пустыне были прохладными и прозрачно-ясными, от одного вида высокого неба, усыпанного звездами, захватывало дух. Однажды ночью я отошел от лагеря, где уютно горел костер, и, запрокинув голову, стал смотреть в раскрывшуюся надо мной бездну. Казалось, сами небеса зовут меня подняться в воздух, чтобы парить в черном безмолвии среди мерцающих звезд. Интересно, насколько сильно ощущалась бы близость Бога, последуй я этому призыву сейчас, ночью, потому что днем, каждый раз отрываясь от земли, я переживал ни с чем не сравнимое чувство, близкое к религиозному экстазу. Но, несмотря на теперешнее острое ночное зрение, мы не решались летать после захода солнца, опасаясь ошибиться при посадке в темноте из-за накопившейся за день усталости. И поскольку днем никому не хотелось сидеть на земле — все рвались в небо, — вечера были для нас временем отдыха.

После разговора о происхождении наших крыльев, возникшего в первый вечер в пустыне, мы избегали этой темы: подобные дискуссии неизбежно заканчивались бы хождением по кругу с предъявлением друг другу набора одних и тех же аргументов. Большинство из нас, включая и меня самого, не хотели говорить о своем прошлом, воспоминания о нем все еще были слишком свежи и слишком болезненны. Между тем дни пролетали один за другим. Со стороны внешнего мира нам как будто ничего не угрожало, поэтому жизнь Отряда входила в нормальное русло. Мы начинали по-настоящему жить, а не бороться за выживание, и все больше становились похожи на школьников, отправившихся на каникулах в дальний поход. Мы придумывали все новые и новые игры и развлечения, устраивали мелкие безобидные розыгрыши, делали бесконечные селфи камерами телефонов и рассказывали друг другу страшные истории, сидя вечером вокруг костра.

По иронии судьбы, именно живя в пустыне, я наконец сумел почувствовать себя обычным подростком. С тех пор как мы с мамой покинули Нью-Йорк и особенно после маминой смерти надо мной постоянно висела необходимость зарабатывать на жизнь, а позже — еще и ухаживать за старенькой бабушкой. И я давно забыл, как здорово просто быть с друзьями.

Думаю, что мы так быстро сблизились отчасти потому, что во всем зависели друг от друга. Регулярные сеансы чистки перьев вносили даже некий элемент интимности в наши отношения — вновь и вновь перебирать перья на крыльях товарища, вытаскивать и откладывать в сторону выпавшие из крыла перья. При этом я каждый раз не переставал удивляться, что перья вырастают из моей собственной кожи.

Сокол со своим вечным энтузиазмом, особенно возросшим в последнее время, предпринял очередную попытку заставить Туи рассмеяться: выхватив из лежащей на земле горки перьев несколько самых маленьких, но тем не менее достигающих около двадцати сантиметров в длину, он воткнул их себе в волосы и принялся изображать грозного туземца, строя воинственные рожи.

Туи тяжело вздохнула. Пантомима явно не произвела на нее должного впечатления.

— Ты выглядишь как последний идиот, — отрезала она. А затем тоже подобрала с земли несколько перьев, воткнула их себе в волосы, на мгновение замешкавшись, подошла костришу и, достав из кучи золы уголек, зачернила себе губы и начертила спиралевидный завиток подбородке.

— А теперь смотри, как должен выглядеть тот, кто изображает настоящего воина. — Лицо Туи внезапно, без видимых усилий, перекосилось и сложилось в гримасу, страшнее которой я в жизни не видывал: глаза выпучены, подбородок вскинут вверх и выдвинут вперед. Жуткую физиономию дополняла устрашающая поза — руки расставлены в стороны, кисти дрожат мелкой дрожью.

Потрясенный Сокол грохнулся на колени:

— О богиня, научи меня своему танцу!

Туи фыркнула, но не смогла сдержать довольной улыбки.

Пока она терпеливо пыталась превратить ваннаби [18] Ваннаби (wannabe — австрал. сленг ) — человек, имитирующий внешние признаки субкультуры, но не погруженный в ее суть. в воина-маори, а Ястреб, сгибаясь от хохота, наблюдал за ними обоими, я поискал глазами Пустельгу.

Я нашел ее чуть в стороне, возле камня, который облюбовали для себя Рэйвен и Филин. Пустельга сидела рядом с китаянкой и наблюдала, как та углем и влажной глиной разрисовывает перья, вычесанные перочисткой из крыльев Филина. Сам Филин тоже был рядом — как обычно, молчаливый и внимательный.

Я подошел поближе и наклонился, чтобы рассмотреть ее работу.

— О, Рэйвен, это невероятно! — Я искренне поразился искусной поделке.

Хрупкая китаянка вскинула на меня глаза, краска смущения залила ее щеки, точнее — правую. На левой, там, где Рэйвен случайно провела перепачканной углем рукой, осталась широкая черная полоса.