Дмитрий Емец - Таня Гроттер и Болтливый сфинкс

Таня испуганно метнулась к секире.

– Да ладно, шучу. Секира была только на меня заговорена. Тебя же она не тронула! Я, понимаешь, совсем забыл, что заклинание преследования одностороннее. Что сам наложил, сам уже не снимешь. Я пускаю искры, а она знай себе летит… А-аапч!

Чихнув, Ягун стукнулся о кровать затылком и ойкнул.

– Знаешь что, наступи на нее на всякий случай. Я, пожалуй, вылезу, а то у тебя тут как-то пыльно, неуютно! – попросил он.

Таня наступила. Секира уже почти не вздрагивала.

– Ягун! В двадцать лет не заговаривают секиры! У тебя явная задержка в развитии!

– А во сколько заговаривают?.. В двенадцать? В пятнадцать? Должен же я знать, на сколько лет я, бедный, отстаю от среднестатистического мага Феди Дудкина, который до восемнадцати лет пуляется в кого не лень фронтисами , а в восемнадцать берется за ум и становится примерным налогоплательщиком. А вообще, конечно, лечиЦЦа, лечиЦЦа и еще раз лечиЦЦа! И Лоткова то же самое говорит, и бабуся! Прямо хор шизофреников имени Кащенко!

– Ягун, не обижайся, но ты действительно ведешь себя как больной на голову! – грустно признала Таня.

Ягун наконец выбрался из-под кровати и теперь энергично отряхивался.

– Протестую, я не больной на голову. Но однажды я слишком удачно притворился, и роль меня затянула. А вообще, Танюха, я так думаю, что каждый день должен содержать хотя бы один безумный поступок. Или хотя бы просто поступок. Или внутреннее открытие. Или просто что-то яркое. Если день прошел без ничего – считай, что ты просто прожевал его с кашей.

– Например, немного поулепетывать от секиры – чем не поступок? – подсказала Таня.

– Секира – это частность. Мелкая заплатка глупости на пурпурном плаще моей мудрости! – сказал Ягун и тут же, не теряя времени, споткнулся о стоящий посреди комнаты рюкзак.

– О, что я вижу! Улетаем! Надолго?

– На несколько дней.

– Куда?

– Не могу сказать… Это не моя тайна, – сказала Таня.

Ягун равнодушно дернул плечом.

– Ну тайна так тайна! Что я могу сказать? Последнее время все в Тибидохсе такие секретные ходят, что прямо хоть из комнаты не выходи. Ненароком наступишь на чью-нибудь тайну, потом подошву не ототрешь.

– Ягун! Ты обиделся!

Играющий комментатор не стал это оспаривать.

– Слегка. Минут так на пятнадцать с хвостиком. Не заморачивайся! Если пристреливать десятилетнюю дружбу из-за всякой мелкой обидки, в пять минут останешься и без друзей, и без патронов!

Ягун решительно поднял Танин рюкзак и переставил его ближе к окну, чтобы завтра ей было удобнее вылетать.

– С таким рюкзаком и камень на шею не нужен. Поосторожнее над океаном! Или лучше прицепи его заклинанием, и пусть летит за контрабасом! – посоветовал он.

Таня пообещала. Она была рада, что Ягун перестал дуться.

– Да, кстати, мой тебе совет! Если будет возможность, заскочи к Валялкину! Я тут вздремнул после обеда полчасика и вдруг ни с того ни с сего его увидел. А я же все-таки телепат. Я пытался связаться с ним потом, но все как обычно. Некая зомбированная хмыриха пояснила, что «абонент выключен или находится вне действия магии»! – неожиданно нахмурившись, сказал внук Ягге.

– А каким ты его видел? Что он делал? Разговаривал с тобой? – жадно спросила Таня.

– Не особо. Ему было не до разговоров. Мне снилось, он увязает не то в болоте, не то в песке, а кто-то – кого я не вижу – хохочет и тянет его снизу. Но самое интересное, что Ванька не жаловался. Лицо у него во сне было такое, знаешь, упрямое.

– Его всегда от упрямства зашкаливало! – сказала Таня.

Ягуну казалось иначе.

– Не от упрямства. Он видит свой путь и идет по нему. Тебе бы гораздо меньше нравилось, если бы он был дворняжкой, бегущей за всяким прохожим, который не поленится цокнуть языком. Кстати, лови начало сна!

Ягун зажмурился, и Таня увидела Ваньку. Да, это точно был он. Угловатый, в свитере ручной вязки. Болтавшиеся длинные руки образовали с плечом острый угол. Густые волосы торчали как попало, будто Ванька приютил в них на ночь стайку взбалмошных воробьев. Память дохнула на Таню бесконечно родным и надежным.

– Ну а дальше, где его затягивало, у меня все смазалось. Не получится передать, – сказал Ягун.

– Где он? Как его найти! – нетерпеливо спросила Таня.

– Без понятия. Я скромный телепат, а не адресное бюро, – виновато ответил играющий комментатор.

Таня бросилась названивать Ваньке на зудильник, но вновь незримая хмыриха пояснила, что абонент выключен или находится вне зоны действия магии. Таня ощутила себя обледеневшей и внутренне застывшей, как курица в глубокой заморозке.

После десятого одинакового ответа хмырихи Ягун решительно отобрал у нее зудильник.

– Ну все, прекращай это самомучительство! Я его найду и с тобой свяжусь! Не волнуйся! Не будешь волноваться?

Курица в глубокой заморозке медленно покачала головой. Ягун воззрился на нее с заметным беспокойством.

– Такая ты мне совсем не нравишься! Обещай всегда и во всем видеть только хорошее! – потребовал он.

– А это возможно? – усомнилась Таня.

– Еще как возможно! Основное отличие пессимиста от оптимиста в том и состоит, что пессимист видит грязь под ногами и лужи, а оптимист видит небо и солнце. И это при том, что оба идут по одной и той же дороге с равным количеством рытвин и кочек. Безумная разница, мамочка моя бабуся! А ведь секрет-то, если задуматься, прост – поднять голову! – сказал Ягун.

На часах было четыре, когда Таня осознала, что больше ждать не может. Всю ночь она так и не сомкнула глаз, только накручивала себя как тугую пружину новых часов. Когда пружина вот-вот должна была лопнуть, Таня рывком встала.

– Пора! Я больше не могу! – сказала она себе и начала поспешно одеваться.

Окно уступило лишь после третьего толчка. Таня услышала обиженный хруст – это ломался лед, за ночь склеивший рамы. Казалось, осыпаясь, лед звенит укоризненными колокольчиками: «Я старался, старался, а ты…» «Прости!» – коротко ответила льду Таня и распахнула окно.

Огонек единственной свечи, горевшей на стуле у кровати, тревожно заметался и лег горизонтально. В зрачки Тане втиснулась мглистая, густая, упругая, как подмерзший кисель, ночь. Таня сделала глубокий вдох и, вопросительно оглянувшись на рюкзак, который должен был лететь следом, взяла контрабас за гриф. При одной мысли, что ей придется нырять в этот стылый ночной кисель, ей стало зябко.

Не позволяя провернуться в душе ключику саможаления, Таня решительно произнесла полетное заклинание. Контрабас рванулся с нетерпением застоявшегося коня, и она едва успела наклонить голову, чтобы не оставить ее раме на память.

Мороз покровительственно похлопал Таню по щеке колкой ладонью и тотчас скользящим и ловким движением опытного вора выкрал ночное тепло Тибидохса, еще жившее в закоулках драконбольного комбинезона.