Дмитрий Емец - Таня Гроттер и магический контрабас

Ярким осенним утром, когда все в мире выглядело пронзительно и до безобразия счастливым, а листва на деревьях сияла, словно была облита сусальным золотом, из подъезда многоэтажного дома на Рублевском шоссе вышел высокий сутулый человек в сером пальто.

Звали его Герман Дурнев, он был директором фирмы «Носки секонд-хенд» и отцом годовалой дочери Пипы (сокращенно от Пенелопа).

Остановившись под козырьком подъезда, Дурнев неодобрительно огляделся. Солнце, чья округлая физиономия была плоской как блин, нежилось на соседней крыше, будто ленясь и соображая, стоит ли ему восходить дальше или и так сойдет. На куче листьев недалеко от подъезда полулежала женщина в оранжевом комбинезоне и смотрела в открытый люк. Профиль у нее был правильный, греческих очертаний, а медно-рыжие волосы топорщились так, что невольно заставляли вспомнить о змеях. В люке кто-то бурно возился и громыхал. Надутые воробьи клевали что-то на асфальте, бойко, словно резиновые мячи, отскакивая от прохожих.

Из окон и подвалов, с площадей и куцых скверов, с крон деревьев и неба, увешанного мочалками туч, из кошачьих глаз и из женских сумочек, из выхлопных труб автомобилей, с магазинных ценников и все еще обгоревших носов дачников – отовсюду, потирая желтые морковные ладони, глядел совсем юный, недавно родившийся октябрь.

Но Герману Дурневу до всей этой красоты не было никакого дела. Погода и вообще природа интересовали его лишь настолько, чтобы определиться, не взять ли с собой зонтик или не пора ли поставить на автомобиль зимнюю резину с шипами.

Он посмотрел на часы и достал коробочку с гомеопатией.

– Хамство какое-то это солнце! Раз, два... И не доплюнешь ведь до него... Хоть бы оно вообще потухло... Разве в такой день у кого-нибудь может быть рабочий настрой? Пять, шесть... Рано или поздно у меня точно будет язва... Или уже есть... Семь... – пробормотал он, отсчитывая шарики и помещая их себе под язык.

Когда шарики рассосались, Дурнев хорошо задумался и сказал себе:

– Ну вот, теперь я точно доживу до обеда, если от нового мозольного пластыря у меня не случится заражения крови.

Разумеется, Дурнев и не подозревал, что за ним наблюдают. Большая отвратительного вида птица – хмурая, взъерошенная, с длинной облезшей шеей, на которой почти не было перьев, наблюдала за ним с козырька подъезда. В клюве птица держала вырезанную из журнала фотографию, с которой смотрел... да, это был он самый – Герман Дурнев, снятый вместе с женой Нинелью и дочерью Пипой на выставке «Международные подтяжки» на ВВЦ.

Изредка птица опускала фотографию на жестяной лист и принималась въедливо сравнивать настоящего Дурнева с фотографией. При этом из клюва на снимок капали отвратительные зеленоватые комки слизи.

Можно себе представить, как поразился бы Дурнев, если бы случайно поднял голову и взглянул, кто сидит на козырьке подъезда. Однако Герман Никитич был не из тех, кто обращает внимание на птиц, если, разумеется, это не вареная курица, лежащая перед ним на тарелке. К тому же в данный момент изворотливый ум руководителя фирмы «Носки секонд-хенд» был занят решением вопроса, как растаможить два вагона использованных носовых платков под видом товаров для детей.

Дурнев спустился с крыльца и, наступив на восхитительно яркий желтый лист, несколько раз с явным удовольствием повернулся на каблуке. Сделав это, он уже совершенно равнодушно миновал множество других листьев и сел в новую черную машину. Машина зафырчала и тронулась. Птица с голой шеей тяжело сорвалась с козырька и полетела следом за машиной, явно не собираясь терять ее из виду.

Сидящая на газоне женщина, о которой Дурнев мельком подумал как о ремонтнице, проводила птицу пронзительным взглядом и пробормотала себе под нос:

– Хотела бы я знать, что тут делает Мертвый Гриф? Последний раз я встречала его, когда спускали на воду «Титаник». Не помню, что там случилось с этим пароходом, но наверняка были какие-то неприятности.

Она вскинула руку, на среднем пальце которой было сверкающее кольцо, и негромко шепнула:

– Искрис фронтис!

В тот же миг из кольца вырвалась зеленая искра и опалила птице крыло. Теряя перья, Мертвый Гриф камнем рухнул на асфальт, что-то хрипло прокричал и, снова взлетев, метнулся за ближайший дом.

Загадочная особа подула на раскалившееся кольцо.

– Ненавижу этих живых мертвецов. Их невозможно убить во второй раз. Лучше уж иметь дело просто с нежитью, – проворчала она.

Тем временем в люке снова что-то со страшным грохотом обрушилось. Плеснула вода.

– А-а-пчч! – донеслось из люка так оглушительно, что крышка даже подскочила.

Забыв о птице, ремонтница – если, разумеется, это была ремонтница – озабоченно склонилась над люком:

– Академик, вы простудитесь! Умоляю, наденьте хотя бы шарф!

– Медузия, не чуди! Водолазам шарф не поможет! – немедленно отозвался голос.

Но женщину это ничуть не успокоило.

– Клянусь волосом Древнира, это ни в какие ворота не лезет! Представить только, сам академик Белой магии, глава школы волшебства Тибидохс, Сарданапал Черноморов вынужден снимать простейшие заклятия нежити! Где, позвольте спросить, наши младшие волшебники, где ассистенты? – строго поджав губы, спросила она.

Громыхания в люке прекратились. На поверхность поднялся маленький румяный толстячок, одетый в оранжевую спецовку, с которой стекала вода... Нет, простите, совсем не в спецовку, а в мантию. Спецовкой она могла показаться только не очень внимательному наблюдателю, и то на первый взгляд. Точно такая же оранжевая мантия была и на его спутнице.

– А-а-пчч!.. Медузия! Все это, право, такая ерунда, что не стоит никого утруждать!.. А-а-пчч! Без практики я в два года стал бы беспомощным кабинетным магом. Мало ли среди нас лентяев, которые и в свинью не могут превратиться без кольца? Не говоря уже о высших дисциплинах, таких, как теоретическая магия, левитация, защита от сглаза или изготовление талисманов.

Приведя этот убийственный, на его взгляд, довод, академик Сарданапал приподнялся на цыпочки и жизнерадостно огляделся. Правый ус у него был зеленым, а левый желтым. Но самым странным было даже не это, а то, что усы ни секунды не пребывали в состоянии покоя. Они то извивались, как две живые веревки, то сплетались, то норовили обвить дужки очков и сдернуть их у толстячка с носа. Правда, сделать это было не так-то просто, поскольку очки явно держались не столько на дужках, давно разболтавшихся, сколько на особом заклинании.

Что касается бороды академика, то цвет ее был вообще неопределим, поскольку она то появлялась, то исчезала. Наверняка можно было сказать только одно – борода была феноменально длинной, настолько длинной, что ее пришлось многократно обмотать вокруг туловища, а конец спрятать в карман.