Алексей Гедеонов - Случайному гостю

В воздухе после них долго стоит устойчивый озоновый запах, так ещё пахнет марганцовка. Гуще разрастается розмарин и остро исходит сладкой кислинкой лимонная мята. Говорят, так она будит воспоминания и сны — исключительно приятные. А ещё, после того как бабушка практикует свою «магию кухонну», всюду пыль. Почти незаметная. Тонкий серый след, просто пелена — убирать её обязан исключительно я… такая честь. Эта пыль плохо стирается с поверхностей и плохо смывается с рук…

Чары недолговечны, и все же они оставляют след.

Я вернулся в кухню; бабушка и кузина Сусанна восседали за столом, разделённые старой супницей с холодным борщом, и хмурились в тарелки.

— Что это вы такие кислые? — поинтересовался я и потрогал карманы брюк — в одном из них лежала карта. «Паж кубков». В другом — прохладный подорожник, скромный листик, частица Девяти трав, помощник.

— Лесик, — начала кузина Сусанна и потрогала серёжку. — Кто тут чаровал в Вигилию? Я вижу всё такое, да. Не верю, что бабушка… Ты знаешь, к чему то ведёт? Вот в семьдесят э-э-э втором году…

— А в веке каком? — мрачно спросил я и потрогал иголку в воротнике.

Кузина Сусанна округлила рот, затем слегка кривовато улыбнулась и воззрилась на бабушку.

— Спаситель родился уже… — сообщила бабушка и также мимолетно улыбнулась. — Давно.

— А электричество?

— Электричество не родилось, — бодренько сказала кузина Сусанна. — Его придумали, но высоко ценю твои шутки. В тёмные дни одни они — спасение.

— И музыка, — как-то туманно сказала бабушка. — Музыка от Бога.

Вороновские под нами, а вместе с ними кто-то ещё, сбоку, разом долбанули чем-то тяжелым по трубам у себя в ванной и в кухне. Дом наполнился стоном и гулом. В кране тонко засвистел воздух.

— Геля! — сказала кузина Сусанна. — Что-то сделай уже. Начнется мигрена и будет страх.

Бабушка задумчиво глянула на нас, поднялась, поддёрнула рукава, подошла к раковине, поднесла ко рту кулак и сказала в него нечто, звучавшее свежо, минимум, при королеве Боне.

Дар распространился вокруг нас, подобный серому шёлку. Прохладный и гладкий.

Я увидел, как обрадовался воде младший Вороновский, несмотря на то, что ему мыли голову. Кто-то выпивший шёл по двору — у таких людей мысли и действия всегда нечёткие, и путника окружали тени… лучше было и не смотреть. И совсем рядом…

На мосту в этот раз царила тишина — не слышно было гусей, воды реки темно и маслянисто переливались под мостом. Ангел застыл в суровой неподвижности: прямой, печальный и укоризненный. Серые плиты были усеяны маленькими красными ягодками, их тормошил вездесущий ветер.

— Рябина! — обрадовался я. — Наконец-то я смогу спросить всю правду!

Прямо из-под моих ног вывернулась лиса, на морде её читалось раздражение, и похоже было, она чего-то сильно опасалась.

— Ты всё блуждаешь… — ворчливо заметила она и постучала по земле хвостом. — А рыцарь…

— В пути, я знаю, — оборвал её я.

— Если бы, — и лиса сделала попытку горько усмехнуться. — Он ведь пришёл…

Ягод на мосту заметно прибавилось, лиса с сомнением огляделась.

— Я должен знать что-то ещё? — спросил я, чувствуя как раздражение покидает меня.

Лиса поспешно оглянулась ещё раз и навострила чёрные уши.

— Ну, мне пора, — заявила она, пластаясь по плитам. — Я и так сказала больше, чем хотела.

— Постой! — крикнул я.

Ягоды хлынули по плитам потоком, вслед низко стелящейся лисе.

«Это не рябина — это остролист», — в панике подумал я.

— Красная шерсть, — высказалась лиса в пространство. — Das ist Shonn…

На минуту она замерла, ягоды столпились около неё широким полукругом.

— Берегись короны!! — крикнула лиса и кинулась прочь, кристомы алым ручьем преследовали её.

— Наступить на ягоду остролиста к несчастью, — сказал я и встретился глазами с кузиной Сусанной.

— Таки так, таки так, — проскрипела она и усмехнулась. — Шамлосник! Проверяешь даму.

На всякий случай я посмотрел на пол, возле ножки стола сидела Вакса и озадаченно тёрла морду лапой.

— Шерсть чёрная, — сказал я. — То есть за ухом, Вакса, черна.

— И то часть провокации тотальной, — сказала бабушка, адресуясь плошке с кутёй — плошка благоговейно внимала ее словам, не думая и пикнуть. — Я как слепая, — вдруг пожаловалась она. — Ниц не вижу. Абсолютне!

— Но то верно, — поддакнула Сусанна. — Обступили власней кровью… Что тут увидишь?

— Музыка… — как-то неуверенно сказала бабушка. — Тут всюду музыка. Такая давняя…

В наступившей тишине вдруг чихнула кошка, из коридора донесся сдавленный шёпот, фырканье, потом раздался гитарный перебор и знакомые голоса вывели комариными дискантами:

Бабушка и кузина Сусанна подхватились и разом глянули в сторону двери, я продолжал рассматривать кошку. Вакса терла морду с явным смущением и определенно желала добиться от шерсти радикально белого цвета.

— За ухом черно́! — сказал я кошке. — Хватит намывать гос…

И увидел брата своего Витю, с дудочкой, в старой бабушкиной кацавейке из котиковой шубы.

— Вертеп!!! — обрадовался я. — И ведь не позвали.

Витя изображал пастушка, который: «загорнувся в кожушок…» и славно наигрывал нечто ирландское на сопилке, следом за ним вошла Неля, обряжённая цыганкой — что было ей очень к лицу. Неля играла на гитаре что-то, на её взгляд, рождественское и тарахтела длинными фиолетовыми клипсами. За ней шла, завешенная «дождиком» словно яшмаком, тётя Женя. Она источала запах ПВА и перьев — к ее старому парикмахерскому халату, кривовато прилепили большие бумажные, облепленные мелким пером крылья, а на голову она накрутила что-то белое и гипюровое — как мне показалось, старый Нелин школьный передник. В руках у тёти Жени была пышно украшенная мишурой лыжная палка — на ней сияла оклеенная фольгой восьмиконечная звезда — в общем, тётя Женя была Ангел, вот я только не знаю первый или второй…

Раньше вторым (или первым) ангелом при ней был дядя Костя…

— В небесах взошла заря, — сказала тётя Женя и с крыльев ее полетели перья. — Славит всё Христа-царя. Я лечу от Бога, Радость вам принёс, что в вертепе бедном родился Христос.

Звездой на палке она пнула сначала Витю, затем Нелю и сказала:

— Ныне день рождения вашего спасения.

Вы к вертепу поспешите и колена преклоните.

Витя вывел на дудочке длинную, мелодичную трель, Неля изобразила на семиструнке некую поступь.

Затем в коридоре раздался возмущенный писк, звякнул бубен и в кухню вбежал… Чёрт.

— Пустите погреться, пани-хозяйка, — обратилась к бабушке нечистая сила.