Олег Раин - Два мудреца в одном тазу...

.

— Сходитесь! — взвизгнула Даша Скворцова и даже подпрыгнула на месте. То ли от страха, то ли от восторга. И то сказать, когда затевается дуэль — да еще в родном классе, тут не всякие нервы выдержат. Я, к примеру, был спокоен, как лев, — только повернулся чуть боком, как это делали во времена декабристов. А толстый Аркаша Шнуров, играющий Дантеса, косолапо шагнул вперед и стал медленно поднимать пистолет. И ведь по-настоящему целился! Я бы сказал — с упоением. Это прямо Пушкину в переносицу! Мне, значит! А Верванна (это завуч наша, кто не знает) еще и головой одобрительно закачала. Вроде как — все хорошо, все по тексту. Ничего себе закидоны!

Это, значит, когда мы со Шнуром на перемене друг друга душим, нас в стороны растаскивают и такое выговаривают, что пересказывать стыдно, а когда такое вот кровопролитие — пусть даже возле доски — уже, значит, все нормалек и дозволяется всеми школьными правилами!

А между прочим, даже Свая, когда его уговаривали на роль Дантеса, сказал, что фиг. Сваин Серега у нас самый длинный, а Дантес, кто не знает, тоже был выше Пушкина на голову. Каланча, короче. Верванна еще говорила, что он был красивым и девушкам нравился. Странно она это как-то сказала. Я уже тогда заподозрил, что Пушкина она не во всем одобряет. Здорово, да? Ставить в школе пьесу и сочувствовать какому-то толстяку Дантесу. То есть, может, и не толстяк он был, но прыщавая физиономия Шнура, по-моему, вполне ему соответствовала. Если честно, я вообще не понимаю, как его выпустили из России без единого синяка. Прямо позорево какое-то! Получается, никто даже не попытался вступиться за светило русской словесности. Это только потом разнылись да обревелись. А чтобы, значит, сразу по-мужски взять палченцию или ремень да отходить проходимца, — таких не нашлось. Не знаю, как кому, а мне вот и сейчас стыдно за предков. Мне ведь не абы кого дали играть — самого Пушкина. И раз уж назначили первым российским поэтом, выходит, и я должен был как-то соответствовать. Потому, верно, и случилось то, что случилось…

Шнур сделал еще один медвежий шаг, и шаг этот стал последним в жизни самонадеянного Дантеса…

Бэмс! Это щелкнул мой пистолет, и пластиковый шарик впечатался в лоб Шнура. Между прочим, не такой уж и широкий. В том смысле, что не всякий попадет. Но Александр Сергеевич хорошо, говорят, стрелял, — вот и я не сплоховал. Никто ведь не говорил, что пистолеты должны быть бутафорскими. И Шнур имел полное право взять из дома какой-нибудь многозарядный Кольт или Макаров. Но такого снайперского выстрела он явно не ожидал. Лицо его покраснело, глаза наполнились слезами, и, опережая вопль Верванны, Шнур с рыком устремился на меня с кулаками. Понятно, я вскинул свой Браунинг и открыл беглый огонь, благо зарядов у меня хватало. Не знаю, остановили бы мои пули такого громилу, как Шнур, но помощь пришла от друга Вовчика. Сидя на первой парте, он юрко выставил вперед ногу, и Дантес загремел на пол. Класс разразился воплями, учителя повскакали с мест.

Вот тут бы мне и остановиться, — лежачего, сами знаете, у нас не добивают. Нехорошо это как-то — по-марсиански, что ли. Но я ведь тоже в роль вошел! Это как в пике или в штопор, — сразу и не выйдешь. И потом, к господину Дантесу у меня много чего накопилось. Это другие кроме «Сказки о рыбаке и рыбке» ничего не читали, а некоторые, между прочим, и «Онегина» по вечерам зубрили, и «Капитанскую дочку» до седьмой страницы одолели… В общем, пулял я в Шнура до тех пор, пока завуч не вырвала у меня из рук пистолет. Обозленный «Дантес» все же достал меня разок по спине, но Вовыч треснул его в ухо, за что и схлопотал учительской указкой. На этом пьеса с уроком для нас закончились. Ну а мы с Вовычем привычно оказались в коридоре…

«Да ты человек с талантиком!» — именно такое однажды выдала моя тетушка. Фразочку эту она произнесла, увидев нарисованный на обоях свой портрет. Вообще-то она ошиблась дважды: во-первых, (только это строго между нами!), я хотел нарисовать морскую свинку. У Лешика дома живет такая — толстая, пушистая и жутко ленивая. Но получилась почему-то тетушка. Прямо вылитая! Рука, что ли, дрогнула или глаз заслезился. Короче, изобразил — и ахнул. Ну прямо точь-в-точь. Совсем как этот… Еще мишек на фантиках рисовал… Орешкин, что ли? Или Шишкин?

Вот…

А во-вторых, тетушка меня явно недооценила. Я, конечно, маленький, но причем здесь таланты? Они-то маленькими как раз не бывают! Значит, талант или талантище — уж как кому нравится. Все равно ведь про свинку я никому не сказал, и получился как бы реальный портрет тетушки. То есть если бы я признался про свинку, наверное, тетушка могла бы обидеться, но я ведь промолчал. Зачем людей расстраивать? И за обои испорченные мне бы точно влетело. А так портрет появился, да еще на самом видном месте. И даже удобно, что на обоях, потому что ни рамки, ни гвоздей не надо. Заходят люди и сразу видят: направо — стол, налево — холодильник, а над столом — хобана! — тетушка. Вот она, значит, реальная, в тапках и фартуке, а вот на стене — толстая и пушистая… Ну то есть красивая. И сразу тема для разговора появляется, где тетушка симпатичнее — на стене или в жизни. И меня по голове можно погладить. Вроде такой молодой, а уже надежды подает. Талантливый, типа.

Только таланты талантами, а я бы давно поговорил о гениальности. То есть можно, конечно, скромничать и дальше, но я, если честно, устал. Мне ведь уже девять лет (практически десять!), и все это время я держу язык за зубами. Живу себе на улице Вали Котика (это герой-партизан, кто не знает), поплевываю вниз с седьмого этажа и скромно помалкиваю. Не в смысле, что совсем не говорю, говорю-то я как раз много, а хохочу еще больше, но вот чтобы о своей гениальности — об этом я практически не распространяюсь. И все же факт остается фактом, и рано или поздно истина прорвется наружу. Возможно, я даже сам об этом проболтаюсь. Я даже знаю, кому проболтаться первому, чтобы весть разнеслась по всему классу, а после — по школе и по городу.

И нечего ржать, — не так все просто! Объяви я с бухты-барахты о своей гениальности — сходу заплюют промокашкой! Да еще бомбочками водяными забросают.