Владислав Крапивин - Ампула Грина

Раза два появлялся Мерцалов: проверить, на месте ли я (будто я мог сбежать!). Кивал и говорил:

– Любуешься? Правильно. Впитывай крас о ты просторов родной Империи, это облагораживает душу…

Хотелось послать его подальше, но ведь запрёт в купе, гад такой, и задернет шторки, да еще надает по морде…

Потом он позвал меня обедать. Надо же, как быстро пролетели полдня!

Обед был такой, какого я сроду не пробовал. Вкуснятина! Суп назывался "солянка сборная" (как наш поезд, хихикнул я) и пахнул всякими заморскими травами и приправами. А больше всего мне понравилось похожее на стружки мясо с мелким жареным картофелем ("бефстроганов"). Объеденье…

– Добавки хочешь? – спросил размякший от пива Мерцалов. Я не стал изображать гордого, и он заказал еще порцию…

От сытости я осоловел и спросил: нельзя ли прилечь? (В школе спать днем не разрешалось: нарушение режима). Мерцалов опять проявил великодушие…

Я проспал почти до вечера. Когда открыл глаза, солнце было уже вечернее, желтое. Мерцалов спал носом к спинке дивана. Я осторожно натянул ботинки. Он сразу проснулся:

– Ты куда?

Я сказал, что в туалет.

– А потом туда, где был днем, в кресло. Если вы позволите…

Он позволил:

– Валяй… – Наверно, ему не очень-то интересно было торчать тут со мной с глазу на глаз.

И я опять поехал под облаками. Теперь они были разноцветные: больше всего золотисто-оранжевых (а те, что в тени – с лиловой дымкой). Стояли последние дни мая, солнце садилось поздно, в десятом часу. Я посмотрел, как оно – большущее, помидорно-красное – сваливается за потемневшие леса. Свалилось, но долго еще горел над горизонтом широкий закат. Потом у верхнего края заката я увидел дрожащую звезду. Подумал: "Наверно, Венера…"

Я оглядел сквозь широкие дребезжащие стекла потемневшую землю. И заметил, что на севере, низко над горизонтом, появилась большущая бледная луна. Она казалась полупрозрачной и плыла за поездом, как мыльный пузырь. Мне хотелось посмотреть, как луна станет набирать яркость. Но появился Мерцалов и рыкнул:

– Спать пора…

– Ефрем Зотович, а можно мне здесь поспать? Кресло же откидное, будто койка…

Конечно, он сказал:

– Порассуждай еще! Сейчас я тебе сделаю "откидное"…

Диваны в купе были уже застелены. Я сел, расшнуровал и со стуком сбросил ботинки. Мерцалов скривился:

– Носки заверни в газету и спрячь подальше, они у тебя воняют.

Он врал, носки у меня были чистые, это от его растоптанных шлепанцев несло кислятиной. Но разве поспоришь… Я убрал газетный сверток в чемоданчик, вынул запасные носки – назавтра. Потом разделся, сказал "спокойной ночи, Ефрем Зотович, спокойной ночи, Империя" (так полагалось по уставу) и улегся под хрустящее свежим пододеяльником покрывало. Носом к диванной спинке. Стал представлять, как наливается желтым светом и поднимается в зеленеющее небо круглая луна. Она была очень близкая – отодвинь стекло, высуни руку, и сможешь дотянуться…

Проснулся я среди ночи. Пахло шлепанцами Мерцалова и пивом из его нутра. Сам он покряхтывал, посапывал. Вагон трясло на рельсовых стыках. Мне очень было надо в туалет. Я сунул в ботинки босые ноги и, не одеваясь, выскользнул в коридор. Сходил, двинулся обратно. Застекленная часть вагона была наполнена лунным излучением, как аквариум искрящейся водой. И я прошел мимо купе – до своего привычного кресла. Сбросил ботинки, забрался с ногами. Посижу чуть-чуть, Мерцалов ничего не узнает…

Луна была теперь не такая большая, как вечером, зато сияла, будто прожектор. Высвечивала в небе облачные выпуклости и провалы, а на земле – закоулки проплывающих деревень и русла бликующих речек. Я стал думать, что эти водяные блики – не на мелких речках, а на поверхности залива у города Лисса. Словно поезд огибает бухту, где расположена гавань и чернеют на фоне воды и неба мачты с огоньками… А может, лоцмана Битт-Боя врачи все же спасут от смертельной болезни?..

… – Вот ты где окопался, кретин! Кто тебе разрешил?!

За стеклами сияло утро. Мерцалов нависал надо мной. Я только сейчас заметил, что лицо его в мелких рябинках, а цвет кожи – как у оберточной бумаги. Цвет глаз такой же…

Я вскочил.

– Господин воспитатель, я в туалет… а потом… я сам не знаю как… Подумал: гляну только на луну…

– П-поэтическая натура, – выдохнул Мерцалов и рыгнул.

– Может, у меня лунатизм? – жалобно сказал я, надеясь превратить дело в шутку.

– А ну, пошли. Сейчас я вылечу тебя от лунатизма…

Я побрел за ним. Было похоже, что получу пару оплеух. Но Мерцалов отыскал среди брякающих на столике бутылок одну, не совсем пустую, вылакал остатки и подобрел.

– Думаешь, мне жалко, что ты среди ночи пялился на луну? Да черт с тобой… Но ты нарушил запрет. А нарушение запретов… ик… расшатывает социальную систему. А система есть основа всего… Вот, возьми нашу Империю. Даже императора нет, но есть Регент, и он осуществляет исполнение законов. Хорошие или плохие они – это даже не вопрос. Главное, что они должны исполняться . Нарушишь хоть один в малости – и забуксует вся имперская машина… Понял ты, лунатик?

– Так точно, гос… Ефрем Зотович… – Я на всякий случай встал навытяжку.

– Ни хрена ты не понял… А мне про это еще папаша объяснял, штабс-майор Зот Михеевич Мерцалов… Однажды взял он меня, пацана, рыбачить на речку Запнянку, что у нашей дачи. И повезло мне тогда несказанно, вытащил я во-от такого леща. Отец кричит: "За жабры его!", а я упал на рыбину пузом. Лещ, он не дурак, выскользнул, подпрыгнул и плюх в воду… Я в рёв! А папаша свинтил верхний конец удилища и тут же, у воды, выдрал меня им в полную силу. Говорит: не потому, что добычу жалко, а потому, что ты, мерзавец, не поступил, как велено. Впредь будешь уважать инструкции…

Я слушал и вспоминал Моргана. И думал, что все имеющие силу сволочи похожи чем-то друг на друга…

– Ладно, завтракать пора, – вдруг оборвал воспоминания Мерцалов. Нажал кнопку у изголовья и заказал тут же возникшему усатому проводнику сосиски и кофе (себе черный, мне с молоком).

Когда позавтракали, он велел мне сгрести со стола пустые бутылки и унести в тамбур – там был мусорный контейнер. А то, мол, дребезжат, на нервы действуют.

– И можешь потом торчать в своем кресле, раз такой любитель пейзажей, мне на тебя любоваться мало радости…

– Спасибо, Ефрем Зотович!

(Вот ведь гадство! Как я за три месяца спецшколы стал таким вышколенным воспитанником! Почти подхалимом…)

На этот раз я не стал садиться в кресло, подошел к стеклянной стенке, прилип носом к прозрачной плоскости. Впереди открывался город. Белели на солнце колокольни, темнел высокий (видимо, над рекой) обрыв, торчали кое-где трубы и водонапорные башни… А рядом со мной, за стеклами, проплывал назад крутой склон.