Сергей Вольф - Завтра утром, за чаем. Повесть

- Как это ты умудрился? - спросил папа.

- Фокус, - сказал я.

- Надеюсь, в последний раз, - сказал он.

Ритка сказала:

- Рыж, ты ненормальный.

Я посадил «амфибию», как пушиночку, рядом с антикварным магазином; до «Тропиков» было рукой подать, я сказал папе, не заскочит ли он в антикварный один, а я еще поболтаю с ребятами, и он ушел.

Кау спросил вдруг вполне серьезно, без всякого трепа:

- Скажи, а противно, наверное, ходить в его начальниках? А? Вернее, не противно, а… Ну, ты понимаешь…

- Да, - сказал я. - Очень.

Больше он ничего не спрашивал, и вообще разговор не клеился. Вернулся папа, и ребята стали прощаться.

- Всем привет, - сказал я. - Девочкам Вишнячихам персональный.

- Ты забегай, - сказал Кау, вылезая и подавая руку красавице Кууль.

- Привет, Рыж, - сказала она.

Они попрощались с папой, а Лёка, стоя уже под дождем (одна голова в «амфибии»), добавил:

- Ты не затягивай визит, старина. Скучно - дико. Даже Натка потеряла свою взрывную форму, ходит как в воду опущенная, у нее, кстати, хомяк умер, Чучундра.

- Как? - сказал я. - Как умер? Я ее только вчера видел!

- Не знаю, - сказал Лёка. - Значит, сегодня и умер. Ну, приветик! - И захлопнул дверцу.

С минуту я молча барабанил пальцами по пульту управления.

- Жаль, - сказал папа. - Славный был зверь.

- О чем речь, - сказал я. - Я даже не знаю, в чем дело. Кормила она его наверняка грамотно… Ну что, купил?

- По-моему, классный подарок, - сказал он, разворачивая и подавая мне какую-то небольшую, удлиненную, легкую коробочку. - И забавный, и достаточно редкий. Очень старинная вещь.

Донышко коробочки было блестящее, крышка - беленькая, а сама она - нежного зеленовато-голубого цвета. По бокам коробочки были изображены березы, а спереди - зеленая витиеватая ветка, почти окружающая черно-белый портрет какого-то человека. Был еще текст надписи, но свет в «амфибии» я не зажег и не стал вчитываться.

- Что за материал? - спросил я и пощелкал по коробке.

- Жесть, - сказал папа. - Теперь такой не бывает. Жили же люди.

- А что это вообще за коробочка? Какое у нее назначение? И чей портрет?

- Строго говоря, это просто таким вот образом упакованный чай, но одновременно это и изящная коробочка для хранения чая вообще, любого. А чей портрет, угадай сам, да там, к тому же, и написано.

Я не стал отгадывать и прочел все, что было написано на этой уникальной коробке. Сзади крупно: «Чай русский» и чуть ниже и мельче: «Рязанская чаеразвесочная фабрика», а по самому низу коробки, вокруг: «ГОСТ 1938-46 МПП РСФСР ГОСГЛАВДИЕТЧАЙПРОДУКТ, чистый вес 50 г. Цена чая с чайницей 61 коп.».

- Не нашел, кто это? Вой же, видишь под портретом - «С. Есенин», наш великий Сергей Есенин.

- Бог ты мой! - сказал я. - Да ведь не похож ни капельки.

- Ну, ну, ладно, - сказал папа. - Что за дух противоречия? Я сразу узнал его, к тому же в магазинном каталоге (я попросил отыскать) было ясно написано: «…одно из наиболее точных воспроизведений внешности великого поэта».

- А зачем вообще его засадили на чайную коробку? - спросил я.

- Трудно сказать. Я думаю, что это были в то время первые пробы сил, первые шаги в искусстве рекламы.

- А что, его мало знали? Зачем его рекламировали?

- Дорогой мой, - сказал папа. - Я инженер, занимаюсь пластмассой и не очень-то, к сожалению, разбираюсь во всем этом. Может быть, тогда его знали и недостаточно хорошо, но, скорее всего, это не так, скорее всего - просто наоборот, и рекламировали таким образом не Есенина с помощью чая, а чай с помощью Есенина. Иногда, я даже сам видел в одной коллекции, портреты великих людей помещали на спичках.

- Спички, что ли, рекламировали? - спросил я.

- Не знаю, может быть, в случае со спичками рекламировали как раз именно великих людей. Я же сказал тебе - скорее всего, это были первые опыты в искусстве рекламы. Впрочем, все это неважно.

- Сколько ты заплатил за подарок? - спросил я.

- И не спрашивай. - Он вздохнул. - Даже мама, наверное, будет меня ругать. Вещь дорогая, редкая. Ну, тронулись, время.

Я запустил двигатель, «амфибия» взлетела, и до самого Дворца бракосочетаний, до самого приземления, я вел ее по воздуху очень медленно и плавно.

У подъезда Дворца стояло под дождем несколько обычных наземных машин и пара «амфибий» типа нашей (черепахи по сравнению с ней, если не забывать про мою приставку); когда я плавно и аккуратно садился, подъехали еще три машины с гостями, слева, чуть в стороне от остальных, стояли две амфибии более высокого класса, одна - Зинченко, другая - не знаю чья. Из второй без плаща, в одном платьице, прямо под дождь выскочила с огромным букетом цветов какая-то длинноногая девчушка и пулей припустила к подъезду. Не знаю почему (ведь думал я о ней все время), но именно в этот момент, когда эта девчушка - плюх! плюх! плюх! - прямо по лужам, в легких туфельках, летела к Дворцу, я остро подумал о Натке: как же это я так позволил себе после болезни замотаться на Аяксе и «Пластике», что так и не сгонял с ней на моей «амфибии», а ведь обещал? Да и не обещал вовсе - я и сам хотел. Мельком я видел ее вчера, буквально на секундочку: мчался на «Пластик»…

- Ты куда?!

- На «Пластик».

- Программа, что ли, запущена - так мчишься.

- Да нет. Совещание. Считают они, мое дело - фантазировать…

- Воображать?

- Представлять!

- А сам предмет-то изучаешь?

- Еще бы! Читаю выше головы!

- Умница!

- За конфеты спасибо!

- Вкусные?

- О!

- Одной не было - заметил?

- Заметил.

- Это я взяла. Не сердись.

- Ерунда, что ты!

- Ну, беги. Махнем на Млечный Путь?

- Млечный Путь?!

- Ну, беги. Скорее бы он все придумал.

- Кто «он»?

- Папа твой.

- Да-а…

- Ну, беги.

Швейцар Дворца распахнул перед нами большую, лег кую, из матового пластика дверь, и возле второй нас встретил пожилой кругленький полный человечек в черном костюме, весь улыбающийся, с коротенькой толстой шеей (как бы без шеи), довольно юркий и быстрый.

- Пожалуйте, дорогие гости, - сказал он, расшаркался и представился, мол, такой-то (не помню, невзрачная какая-то фамилия, типа Пнев) - администратор зала и распорядитель на сегодняшней свадьбе.

Он пропустил нас во вторую дверь, и мы оказались в пустом зале, где справа (я увидел) был гардероб, а слева, вдалеке, огромная раскрытая настежь дверь, возле которой по стойке смирно стояли Юра и его белая невеста с цветами в руках, - вероятно, они встречали гостей. Рядом с ними была невысокая, обычная, но широкая двухстворчатая дверь, на которой после я прочел: «Комната для подарков» и почему-то быстро подумал: «Вот бы мне такую».

Мы с папой разделись, и администратор попросил нас отметиться в книге прибывших на свадьбу.

- Сын Рыжкин и отец Рыжкин! - сказал папа неожиданно очень коряво, будто в механизме речи что-то заело, разладилось.