Анна Чернакова - Хрустальный ключ, или Жили-были мы

– А это тебе от Ванечки.

– От Ванечки? – Манька зарделась, поцеловала сначала колечко, потом Тёму и Стёпку. Подбежала под дедово окно.

– Вот, а ты говорил, Ванечка забудет! – Повертела ладошкой, чтобы дед увидел тонкой работы серебряное колечко: как будто две птичьи лапки держат большой, красивой огранки изумруд.

Тёма, Стёпка, Манька и дед Данила сидели за деревянным столом в горнице. Весело горел в печи огонь. Горница была вся резная – и стены, и мебель и утварь, как кабинет Ивана Степановича в Петербурге, были украшены узорами и росписью. Резьба, впрочем, была затейливее, с барельефами, изображающими сцены с людьми, животными и птицами. Над лавкой в резной тяжёлой раме висела огромная, в полстены, старинная карта России.

Тёма заканчивал рассказ о своих космических изобретениях:

– А в ближайшей перспективе, то есть скоро, планирую ракету на Марс…

– Нет на небе никакого Марса, – пробурчал дед.

Тёма запнулся. Но вступился Стёпка:

– Ну да, у греков он назывался Арей, это у римлян – Марс. Ну, как у греков Афродита, а у римлян та же самая богиня – Венера.

Дед в раздражении заёрзал на стуле:

– Так и говори, полетишь к звезде Арей.

Тёма не был силён в астрономии. А также в истории. И математике, физике, химии и биологии. И в остальных предметах тоже. Зато, как говорил папа, у него была хорошо развита фантазия. Или, как считала мама, он отлично врал. А это тоже надо уметь. И для этого нужна находчивость. Тёма растерялся только на одну секунду.

– Этот самый Арей – звезда. А Марс – это планета. Вы меня не путайте. Главное, что полетим туда на ионном двигателе. Его устройство вы не поймёте, и я вам объяснять не буду. На Марсе нет воздуха, так что я сейчас конструирую скафандр, то есть костюм, в котором можно дышать…

Говоря всё это, на листке бумаги Тёма нарисовал ракету, космонавта в скафандре. Степка смотрел на Тёму восторженно. Дед старался сохранять на лице выражение насмешливое, однако видно было, что слушает он с интересом. А Манька водила по рисункам рукой, чтобы все видели сверкающее на её пальце изумрудное колечко, на которое она то и дело радостно поглядывала.

– А где граф? – неожиданно поднял голову Стёпка.

– Наверное, пушнину промышляет? – предположил Тёма.

Манька промолчала.

А граф в это время летел в плотных слоях атмосферы. Обгоревшие меха его развевались. Из нагрудного кармана с ужасом выглядывал дрожащий членистоногий. Граф через лорнет смотрел вниз. Время от времени подносил лорнет и к глазам насекомого:

– Помаши ручкой!

Членистоногий послушно махал всеми шестью лапками. А граф кричал:

– Братский привет народам Австралии!.. Океании!.. Южной Америки!..

…И дед Данила тоже размахивал руками, шлёпал ладонью по «Большому чертежу» – так он именовал висевшую над лавкой карту Российской империи:

– Я ещё мальчишкой был, когда мы этот чертёж сотворили! Сотен десять, почитай, путешественников путевые сказки собрали, все в один план свели, это не мастер делал? Я и любое дерево расписать могу! Узор могу хоть листовой, хоть морской – на какой подрядят. И резьбу любую наведу. Лучше меня никто не сработает. А ключа – не доспею. Нет! И никто не сдюжит. Нет теперь мастеров. Потому как прежде слово знали. А нынче забыли.

Тёма и Стёпка, сникнув, сидели на лавке. Манька осторожно взяла деда за руку, прижалась, зашептала на ухо. Дед перестал кричать, что-то буркнул. Манька зашептала опять. Дед прокашлялся и сказал, уже спокойнее, что был, конечно, мастер. Его, деда Данилы, прадед, Фёдор Андреевич. Матушка рассказывала. И рукодельник, и зодчий был знатный.

– Он и в России, и в заграничье известный, – продолжал дед. – Да только матушка говорила, что ещё ребёнкой провинилась перед ним, и из-за этой её вины вышли Фёдору Андреевичу великие неприятства, затосковал он и рано помер. Не могла она ни прощения попросить, ни вины исправить.

– Ну, это легко. – Тёма улыбнулся. – К Фёдору Андреевичу съездить, прощения попросить. Вину исправлять мы мастера, раз плюнуть. Если только вы гарантируете…

– Обещаете, – перевел Степка.

– …обещаете, что Фёдор Андреевич ключ сделает. А то времени у нас всё меньше и меньше. До захода солнца успеть нужно.

Манька опять что-то зашептала деду. Тот кивнул. Манька вихрем метнулась за дверь, тотчас вернулась с холщёвым узелком в старинной вышивке. Дед бережно развернул ткань:

– Это от матушки осталось. Ежели впрямь Бог сподобит с Фёдором Андреевичем свидеться, ему передайте. Толку в этих камениях я не знаю; не разумею, отчего они прадеду такой ценою обошлись, это вы тогда от него самого услышите.

Он передал ребятам два белых резных камня, накрепко спаянных известью, с какой-то надписью латинскими буквами. Тёма аккуратно завернул камни в холстину, а Стёпка уложил узелок в сумку с часами.

Солнце, до этого почти неподвижно стоявшее в зените, двинулось к западу. Нужно было отправляться, а графа по-прежнему нигде не было видно. Тёма заволновался, вышел на крыльцо, сложил руки рупором:

– Ваше благородие! Аллё! Граф! Мсьё! Сэр! Герр Мовэ! Гоу хоум! Ехать пора!

Ответа из леса не было. Манька потянула Тёму за рукав.

– Воля ваша, не нравится мне этот тараканий граф. Ехали бы без него.

Тёма оживился:

– А действительно. Чего мы его ждём? Если он до вечера не объявится? Да и вообще, зачем он нам нужен!..

– Но разве ж можно так? – удивился Стёпка. – Его ж Иван Степанович послал с нами поехать. И вот мы теперь за тысячу вёрст и за сто лет от дома человека бросим?

Стёпка пошёл к лесу, и вскоре оттуда донеслось:

– Ваше сиятельство! Monsieur Мовэ! Ау!

Тем временем граф, в изрядно обгоревших мехах, вместе с деревом по которому уже кругу облетал землю. Скрутив петлёй верёвку и зацепив её за ветку, он теперь сидел в ней, как на качелях. Болтая ногами, доставал из туеска алмаз, протягивал членистоногому. Тот брал его в четыре лапки. Граф вглядывался в территорию, над которой они пролетали, приветствовал жителей: «Deutschland über alles!.. Vive la Francé!.. God save the Queen!..» [29], а насекомый метал вниз алмаз. Граф заходился в смехе, воображая, как упавший с неба камушек ударяет кого-то по макушке.