Анна Чернакова - Хрустальный ключ, или Жили-были мы

– Неужто вы прадеда Фёдора Андреевича увидите? Вот маменьке бы радость стала! Сказывала, что, когда от деда из Италии уплывала, взяла эти камни с собой в Москву, игрушкой. Мала ещё была, решила, что у деда таких много, пропажи не заметит…

Он вернул камни Тёме, который аккуратно завернул их в вышитую ткань и убрал в сумку.

Митю уже звали. Он обнял Стёпку, потом Тёму.

– Ну вот и всё. Спасибо вам. И от меня, и от брата.

И побежал к возку. С ним вместе отправлялись в путь солдаты верхом, два иноземца с сундуками и инструментами, несколько подвод. Всё-таки заступничество Стёпки и Тёмина идея о западной столице на Петра подействовали: Митю поставили во главе отряда, который должен был, разыскав в лесах Данилу, идти к Варяжскому морю и снять подробный чертёж тамошних мест для строительства города. А что до новых Северных земель, то туда Пётр решил отправить иноземца Витуса Беринга.

Обоз тронулся. Митя махал из возка, благодарил за всё, кричал, чтобы непременно приезжали вместе строить новый город…

Тёма, не оборачиваясь к Стёпке, сказал:

– Ну что, командуй! Ты ж теперь у нас главный.

Стёпка попытался что-то возразить, но Тёма протянул ему сумку:

– Давай, давай. У тебя же и медаль теперь есть. Куда мне до тебя.

Стёпка после минутного колебания достал часы. Подержал их на ладони и вернул Тёме:

– У меня же не светятся.

– То-то же, – сказал Тёма. – А мне разрешите, ваше превосходительство?

Не дожидаясь ответа, взял в правую руку часы. Они засветились. Левую руку протянул Стёпке. Они побежали с косогора вниз, подпрыгнули…

В последний момент невесть откуда взявшийся, ободранный и полуодетый, граф с туеском в руке, распластавшись в воздухе, успел ухватиться за краешек сумки, висевшей на Тёмином плече.

Тёма и Стёпка стояли на площади, мощённой большими плитами мрамора, с фонтаном посредине, в окружении красивых зданий с аркадами. В ярком голубом небе светило солнце.

Черноволосые весёлые люди – мужчины в коротких штанишках с буфами и пёстрых колготках, девушки в лёгких ярких юбках, все шумные и радостные, с мандолинами, финиками и апельсинами – заполонили площадь. Громко кричали продавцы на рынке. Бродили среди толпы фламинго и павлины, летали попугаи, крича что-то по-итальянски и таская у торговцев виноград. Вид мальчиков, в обтрёпанных после всех приключений беличьих полушубках и островерхих колпачках, в этой пёстрой экзотической толпе вызывал удивление. Их трепали по щекам, угощали фруктами, что-то говорили. Длинноволосый парень в берете пристроился зарисовывать их серебряным карандашом [47].

Солнце было на том же месте, что и тогда, когда уезжали они от деда Данилы, словно не случилось ни встречи с Митькой, ни всех приключений на Яузе.

Известно, что время, которое человек, даже маленький, тратит на добрые дела для других, безо всякой для себя выгоды, не утекает – чем больше таких дел, тем дольше человек живёт. Но мальчики этого ещё не знали.

– Солнце, надо же, не сдвинулось! – радовался Стёпка, хлюпая сочным персиком, утирая сок с подбородка и косясь на Тёму. Ему очень хотелось вернуть прежние отношения. – Ты расстраивался, а видишь, всё складывается. И Фёдора Андреевича отыщем, и с ключом, авось, успеем!

– Удивительно, как некоторые люди полагаются «на авось»! – Тёма аккуратно отправлял в рот виноградины. – «Всё складывается»! Когда его найдём и когда он ключ сделает, вот тогда и решим, что у нас «складывается», а что нет.

Тёма проговорил всё это равнодушно, на Стёпку не смотрел. По правде говоря, он тоже был доволен: приключение на Яузе закончилось удачно, время не потеряли, – но в педагогических целях показывать свою радость товарищу он не спешил. Пусть подольше чувствует себя виноватым.

– А это что за редька за такая волосатая? – раздался позади низкий бас. Мальчики обернулись.

Здоровенный бородатый человек в атласной рубахе, полотняных портах, лаптях и онучах стоял у прилавка с огромными коричневыми и действительно волосатыми плодами. Бородач взял один, повертел в руке, разглядывая. Толстенький маленький торговец что-то горячо залопотал, попытался забрать плод. Но бородач, уверенно объявив:

– Орех! – широко разинул рот, засунул туда плод наполовину и с треском его надкусил. Брызнул сок, белый, как молоко, бородач похрустел, пытаясь прожевать продукт, плюнул, остаток швырнул на землю, утёр бороду. Кинул остолбеневшему торговцу серебряную монету и, раздвигая толпу, деловито зашагал через площадь. Мальчики побежали за ним.

– Простите, вы не Фёдор ли Андреевич? – догнав, обратился к нему Тёма.

Бородач не отвечал, все ещё отплевываясь, снимая с губ и с бороды шерсть от неизвестного ему заморского ореха.

– Это вы, Фёдор Андреевич, кокос раскусили, – восхитился Стёпка. – Ловко! Его и молотком-то с первого раза не расколотишь. Ну и зубы у вас!

– Это разве что! – Бородач был польщён. – Я, бывалоча, на спор талер наскрозь зубом продыривал.

Он оглядел мальчиков – в ободранных обгоревших полушубках, чумазых, в гари и муке, – и всплеснул руками.

– Что ж вас-то, дитятей неразумных, в чужбину эту закинуло? И что вас так помыкало? Не то в полону были? Али от родни отбились?

– В полону не были и от родни не отбивались, но по многие трудности и испытания помыкались, служа делу государеву, – Тёма в доказательство указал на Стёпкину грудь, где висела серебряная медаль. Говорил он нараспев, словесные изыскания графа и время, проведённое с Митькой, не прошли даром. – Донесь же поручение имеем неотложное до вас, Фёдор Андреевич.

Бородач пояснил, что его зовут Ерофеем, и есть он при посольстве русском толмач [48]и мастеровой. К Фёдору же Андреевичу, послу московскому и царя-батюшки Ивана Третьего Великого при италийском дворе, он мальчиков проводит, вот только инструмент свой заберёт у приятеля.

Ерофей остановился на углу площади, где невысокий молодой итальянец, стоя на стремянке, молотком и долотом высекал из мрамора огромную статую. Уже готова была кудрявая голова, левая рука, державшая у плеча пращу. Остальное пока пребывало сокрытым в каменном монолите.

Ерофей свистнул и прокричал:

– Микель! Мио мартелло [49]!

Скульптор оглянулся, заулыбался, слез со стремянки. Протянул Ерофею увесистую кувалду, что-то быстро говоря по-итальянски, – можно было разобрать только многократно повторенное «grazia» [50].