Анна Чернакова - Хрустальный ключ, или Жили-были мы

Он подпрыгнул, уцепился за большой железный крюк, торчавший из потолка, стал раскачиваться всё сильнее и сильнее, от чего башня кренилась всё больше и больше. Граф кричал:

– Глупые дети! Деньги у вас под ногами лежали, а вам совесть, как толстяку живот, мешала нагнуться, подобрать! Прощайте, наивные мальчики!

Он спрыгнул на пол и побежал к двери. Загремев цепями и засовами, запер её снаружи.

После ухода графа Тёма стал ещё мрачнее. А Стёпка, чтобы взбодрить друга, захлопал в ладоши и даже расхохотался.

– Вот дурак-то этот граф! Он думает, мы так и будем сидеть и плакать в башне, ждать, пока она упадёт! А мы возьмём да и сообразим новые часы или что-то ещё похлеще, да, Тёма? Сбежим, а потом вернёмся и разберёмся с негодяем!

Тёма отвернулся и тихо сказал:

– Никакой я не изобретатель, а просто врун и лентяй. И не знаю ничего, и изобрести ничего не могу. Только хвастаться и лапшу вешать про себя и свои таланты. Насмотрелся на то, что другие придумали, и выдавал за своё. И часы эти волшебные мне в жизни не изобрести, я их в сундуке взял. И то потому, что бабушка подсказала. А если из нас двоих у кого и есть талант, так это у тебя. Ты всё сделать можешь, а я – только щёки надувать.

Но Стёпка Тёме не поверил. Он твёрдо знал, что у друга – минута слабости и отчаяния, а в такой миг думаешь про себя, что ты самый никчёмный человек на свете.

– Ты – величайший из всех изобретателей, которых я знаю, – горячо говорил Стёпа. Он напомнил и дерево-ракету, и летающий пропеллер, ведь только благодаря Тёме они спаслись от многих несчастий…

– И ещё ты – самый благородный, храбрый и честный человек из всех, кого я встречал! Если бы ты не вызвался мне помочь с ключом…

– Я – тебе помочь с ключом! – горько усмехнулся Тёма. – Я! Тебе! Помочь! Да ты вообще знаешь, что это из-за меня? Это я разбил хрустальный ключ и из трусости не признался.

Тёма отвернулся, чтобы не смотреть на Стёпку. Было ему очень стыдно.

– А теперь из-за меня мы здесь погибнем негеройской смертью, – продолжил он дрожащим голосом. – И не увидишь ты больше ни сестру свою Маруську, ни бабушку Марью Владимировну, ни птичек-канареек. И я не увижу ни сестру, ни родителей, ни бабушку, ни старого павлина… И они никогда не узнают, что из-за меня обрушатся на них ужасные несчастья. И, может быть, не только на них, но и на весь город. А может, и на всю страну! Или даже на весь мир!.. Так что имеешь ты полное право плюнуть мне в лицо и никогда больше со мной не разговаривать!..

И Тёма рассказал Стёпке всё: откуда ему знаком Стёпкин дом, и пейзаж за окном, с речкой, островком и церковью, и город, в котором Стёпка родился. Стёпка обескураженно слушал.

Тёма хотел сказать и то, что Стёпкина сестрёнка Маруська станет его, Тёминой, бабушкой, но их прервало знакомое стрекотание. Мальчики оглянулись. За аркадой появилась подвешенная на канатах деревянная «люлька» с точёными балясинами. На перилах стрекотал и отплясывал членистоногий, а в люльке стоял граф, отвесом измеряя угол наклона башни. Он весело сообщил:

– Десять градусов, так что ещё один подкоп – и всё, кранты, рухнет! Можете высказать последнее желание, дядя граф сегодня добрый. Ну-с, что мы хотим?

Стёпка сделал шаг к графу, простёр руку, как Митя в ожидании смерти на Яузе:

– Мы хотим, чтобы вы, вместе с этой вашей саранчой, с ворованными алмазами, мы хотим, чтобы вы, липовый путешественник и писатель-самозванец…

Тёма, отвернувшись, мрачно смотрел на планирующих вокруг башни чаек. Они, почти не шевеля крыльями, опускались до самой земли, потом взмывали вверх, описывали круги, свободно пролетая сквозь арки колокольни.

– …Мы хотим, чтобы вы, с украденным резным камнем и со всем, что вы своровали у нас, вы, который умеет только лгать и жульничать, мы хотим… – продолжал Стёпка.

Тёма вдруг присвистнул и щёлкнул пальцами. Стёпка запнулся, оглянулся.

– …Чтобы вы исполнили наше последнее желание, – быстро сказал Тёма.

По щелчку, по еле слышному «скарафаджо», по ожившему лицу друга, Стёпка понял, что они спасены – Тёма что-то придумал.

– Тяжело умирать, ничего ещё в жизни не испытав, – Тёма жалобно глядел на графа. – А ещё ужаснее умирать на голодный желудок. Это ведь вы, ваше сиятельство, сожрали всю провизию, которую для нас Манька собрала в дорогу, а нам и крошки не досталось! Сделайте последнюю милость, прикажите перед смертью накормить нас обедом – только настоящим, итальянским, чтобы было побольше спагетти. И обязательно на скатерти с салфетками, как у Ивана Степановича в Петербурге.

Граф царственно взмахнул рукой:

– Дарую. Спагетти, устрицы, трюфели, икра, торт, всё на белой скатерти и лучшем венецианском серебре, чтобы не подумали, что я жадина-говядина какая-то.

Граф, люлька и членистоногий исчезли.

Снова загремел засов. Стражники внесли щедро накрытый стол с большой белоснежной скатертью – на нём были и спагетти, и рыба, и устрицы, и мясо, и трюфели, и фрукты. Как только стражники вышли, Тёма кинулся к огромному блюду, из горы разноцветных спагетти вытянул одну штуку, подёргал её двумя руками. Она порвалась. Тогда он вытянул сразу пучок, испытал и его и на этот раз остался доволен.

Один из стражников, от нечего делать бренчавший на мандолине свободные вариации на темы модного мотета Палестрины [62], случайно поднял голову и остолбенел. С верхнего этажа башни вылетело что-то странное, похожее на огромный полосатый матрас. Под ним, на длинной серебряной скамье, висящей на пёстрых верёвках, сидели узники. Всё это сооружение медленно проплыло над головами стражников и скрылось за верхушками пиний.

Параплан, на котором летели Тёма и Стёпка, изготовлен был из полос разодранной скатерти и беличьих полушубков, сшитых нитями из скрученных спагетти. На верёвках из того же ненадёжного материала висело и блюдо из-под рыбы, на котором, как на качелях, сидели мальчики [63].