Анна Чернакова - Хрустальный ключ, или Жили-были мы

На Невском проспекте Тёма обошёл будочника и нагнал Стёпку. Теперь они неслись вместе. Стёпка на бегу говорил отрывисто:

– Адмиралтейство, архитектор Захаров… Казанский собор, архитектор Воронихин….

Тёма поинтересовался, не умеет ли Стёпа убегать от будочников молча, но Стёпка не услышал и продолжал бормотать. Мальчики пересекли улицу, свернули на тротуар перед богатым дворцом и, не сговариваясь, нырнули в стоящую у подъезда карету. Погоня промчалась мимо.

Распахнув дверь кареты, разъярённая молодая дама вытолкала мальчиков наружу.

– Дворец Белосельских-Белозерских, Тома де Томон, – сказал Стёпка, шлёпнувшись на булыжники.

– Подумаешь! Я, может, правнука этих Белозерских знаю. Лично… – начал Тёма.

Но времени развить эту мысль у него не было. Дама кричала и звала на помощь, и к карете уже бежали будочник и толпа. Мальчики вскочили и рванули вдоль Фонтанки к Неве.

Они подбежали к мосту как раз в тот момент, когда мост разводили, чтобы пропустить новенький, только что с Адмиралтейской верфи, парусник. Преследователи были совсем близко. Мальчики взбежали на поднятое крыло моста и остановились на краю – деваться было некуда. Величественный корабль медленно двигался между вздыбленными половинами моста. А снизу карабкался, опираясь на алебарду, злорадно ухмыляющийся будочник. Тогда Стёпка подхватил Тёму на закорки и по грот-марса рее [7]парусника, пришедшейся вровень с краями моста, перебежал на другую сторону.

Они кубарем слетели на набережную, отдышались. Преследователи грозили кулаками с того берега. Корабль удалялся. Тёма успел прочесть на борту надпись «Паллада».

– Фрегат! – сказал он небрежно Стёпке. – По стеньгам видно и по такелажу [8].

– Как, вы и это знаете? – удивился Стёпа.

Тёма помолчал, прищурившись, глядел вдаль. Поговорил задумчиво:

– Море – это вода и небо.

И так же задумчиво прочитал стих:

На самом деле, он совсем не разбирался ни в видах кораблей, ни в их парусном оснащении, просто где-то когда-то слышал эти слова – «такелаж», «Фрегат «Паллада» [10], «стеньги». А моря вообще никогда не видел.

Какое-то время шли молча. Стёпка набрался смелости, шмыгнул носом, кашлянул:

– Вы на меня больше не сердитесь?

– Можно на «ты», – покровительственно разрешил Тёма.

Поплутав, как им казалось, достаточно, чтобы о них успели забыть, мальчики вернулись на набережную к особняку. Но о них, оказывается, помнили.

– Вот они! Попались, голубчики! – закричал будочник, хватая мальчиков за воротники. Их окружила толпа. – Бунтовщики! – объяснял будочник, показывая толпе прокламацию. – Вот написано «долой!»

Толпа возмущённо гудела. От дверей особняка подошёл величественный швейцар. Народ расступился, пропуская его. Швейцар взял у будочника прокламацию и громко прочёл:

– «Долой перья с дамских шляпок, защитим птиц!» Ну, и где ж тут бунтовщики, дурак?!

– А что ж они убегали?

– А что ж ты за ними гнался?

Народ засмеялся. Будочник сконфуженно оправдывался. Под шумок Тёма со Стёпкой проскользнули в парадную дверь особняка.

Это заметил только один господин. Был он высок, сухощав, лицом иноземец, одет элегантно и с первого взгляда похож на путешественника, осматривающего достопримечательности. Однако же по быстрым и цепким его взглядам ясно было, что человек он подозрительный. Господин ловко протиснулся к швейцару, взял у него прокламацию. Прочёл, хмыкнул. Потом вгляделся, достал лорнет. Оглянувшись, громко спросил с иностранным акцентом:

– А какой у вас в Петербурге есть год?

– У нас в Петербурге, барин, с утра был и есть одна тысяча восемьсот тридцать второй, – с усмешкой ответил швейцар.

– Очень удивительно, – пробормотал себе под нос господин. – А здесь написано одна тысяча девятьсот десять!

Господин отвернулся от швейцара, отщипнул уголок прокламации, лорнетом сфокусировал на бумажке солнечный свет и поджёг. Дым понюхал, попробовал на вкус съёжившиеся коричневые остатки.

– Бумага Успенской мануфактуры этого мошенника Ваньки Ятеса, – пробормотал он, выплёвывая и вытирая рот батистовым платком.

Он аккуратно сложил и спрятал в карман прокламацию. И стал беспечно прогуливаться по набережной, при этом не теряя из виду парадной особняка. [11]

Мальчики прокрались через вестибюль, огляделись – куда идти? В зеркалах отражалась анфилада парадных залов. Откуда-то издалека доносились звон посуды и приглушённые разговоры прислуги на кухне.

Они заметили детский ботиночек, брошенный на полу, чуть подальше – ещё один, на лестнице – розовый поясок, видимо, от платья, далее по коридору – детскую перчатку… Следы закончились. Мальчики остановились в растерянности. Кто-то свистнул за их спиной. Они оглянулись. С парсуны [12]на стене им подмигивал старик в кафтане с окладистой рыжей бородой. Он приложил палец к губам и указал на дверь напротив. Они осторожно подошли к двери. Но только Тёма потянул ручку на себя, как на него, стукнув его по голове, свалилась шляпная коробка. Дед на портрете захихикал. Тёма погрозил ему кулаком. Но тут Стёпка указал Тёме на ещё одну маленькую перчатку на полу у соседней двери. Они на цыпочках вошли туда.

Это была детская. В кроватке, на спинке которой сидел воробей, спала маленькая рыжая девочка – Мари. Под головой у неё лежала книжка, которую она, видимо, читала на ночь да так и заснула, заложив пальцем страницу. Тёма подошёл к кроватке. Стёпка хотел остановить его, но Тёма наклонился, осторожно вынул книжку – на обложке был нарисован звездочёт в синем балахоне и в отороченном пушистым мехом красном колпачке. Воробей возмущённо зачирикал. Девочка проснулась, и, протирая глаза, с удивлением смотрела на мальчиков. Лицо её начало кривиться, она определённо собралась зареветь. Воробей взлетел и сел на карниз.

– Мы тебе снимся, – прошептал ей Тёма. – Не вздумай реветь. А то кто-нибудь придёт, тебя разбудит, и мы исчезнем. Поняла?