Елена Арсеньева - Большая книга ужасов – 68 (сборник)

– Знахарь Кузьмич? – раздалось такое же изумленное восклицание из могилы. И вдруг тяжелым эхом отозвался им чей-то голос:

– Кто кличет меня из мира мертвых и мира живых?

– Это я, Петр Тимофеев, – нестройным хором ответили предок и потомок. – Как ты сюда попал, Кузьмич?!

Некоторое время царило молчание, потом последовал глубокий вздох – и Кузьмич проговорил:

– Понимаю… теперь вижу вас и все понимаю… Один из вас в могиле лежит, другого ведьма Ульяна хочет туда живым положить? Эх… А я-то думал, злей да хитрей Марфушки нет на свете ведьмы! Что и говорить, Ульяна ее перещеголяла. Эк она нас вокруг пальца обвела, какой добренькой скинулась… а мы, два дурня, поверили! Мне-то ничего, мне давно пора в земелюшку, мне лучше в могиле лежать, чем в образе нечистой силы добрых людей пугать, да только мальца жалко. Один он теперь, один – против всей ведьминской силы! – вздохнул Кузьмич и вдруг воскликнул с тревогой: – Но тише! Слышите, вихри воют, ветры шумят? Ульяна сюда летит, тварь черная, ворона проклятая! Если хотите от нее избавиться, не мешкайте: делайте что скажу! Ты, младший Тимофеев, крещеный ли?

Тимофеев-старший не сразу сообразил, что знахарь обращается к нему.

– Крещеный, – выпалил наконец. – Вот и крестик ношу.

– Это хорошо, – одобрил Кузьмич. – А ты, Петр-старший? На тебе ли твой тельный крест? Не истлел ли гайтан? [7]Не смешался ли крест с прахом?

– Плоть истлела, а кипарисный крест мой цел, и гайтан цел, – отозвался предок Тимофеева, и в голосе его прозвучала гордость. – Неужто забыл, Кузьмич? Ты же сам их от тлена и гнили заговаривал! Не помнишь?!

– Может, и помню, – проговорил Кузьмич. – Да вот только с годами позабывать стал, что помню, а что нет. Но не о том сейчас речь! Меняйтесь крестами! Не медлите!

– Как же? – удивился Тимофеев-младший. – Тот крест ведь в могиле лежит, а мой на меня надет, как же нам поменяться?

– Экий ты непонятливый! – проворчал Кузьмич. – Сними крест да в могилу и опусти, а Петр-старший тебе свой передаст, всего и делов-то!

Тимофеев-младший расстегнул цепочку, снял с шеи свой серебряный крест и вдруг ощутил себя страшно одиноким и беспомощным. Ему стало куда страшней, чем было раньше, хотя, казалось, страшней некуда!

Он склонился над могилой своего предка, сжимая крестик в кулаке, – и снова увидел кипение тьмы в земляном провале.

«Если оттуда сейчас высунется рука, чтобы забрать мой крест, я умру на месте», – подумал Тимофеев как-то отстраненно, словно о ком-то другом.

– Видишь глубь земную? – подсказал ему Кузьмич. – Бросай туда свой крест! Да быстрей, быстрей!

Тимофеев-младший разжал пальцы, проследил взглядом серебряный промельк канувшего в бездну крестика – и в следующее мгновение что-то вдруг ударило его в ладонь!

Тимофеев проворно стиснул кулак – и ощутил кожей гладкость от полированного дерева.

Содрогаясь всем телом и всей душой, взглянул – да так и ахнул.

На ладони лежал небольшой деревянный крест с черным витым шнурком. И если Тимофеев опасался увидеть прилипшие к нему комья земли и того, что называется прахом и тленом, то он ошибался! Крест был чист и сиял, словно сделанный не из дерева, а из серебра или золота, а гайтан оказался сух, будто лежал не в могильной сырости, а сушился на солнышке.

– Надевайте оба разом, в миг един! – велел Кузьмич – и Тимофеев торопливо сунул голову в гайтан и поправил крест на груди, зная, что так же поступил сейчас его мертвый предок.

– А теперь трижды осените себя крестным знамением – на восток, на запад и на юг, а к северу спиной повернитесь, – торопливо приказывал Кузьмич. – На звезду смотрите, что стоит в зените, да повторяйте за мной!

И он заговорил так страстно, словно обращался к некоему живому существу и молил его о милости:

– Заря-заряница, звезда ночная и дневная, всевидящая, ты, что зришь в домы и хоромы, в леса, пастбища звериные и моря, нивы рыбные, что видишь сквозь погосты забытые! Защити меня, раба Божия Петра Тимофеева, от ведьм и колдунов зверообразных, не дай до срока в могилу сойти, не дай в упыри уйти, не дай против веры христианской согрешить, помоги злую силу укротить! Жизнь мою отмерь тем сроком, что на роду написан, а не ведьмовским происком! Праху – прах, живому – живое! Слово мое крепче креста кипарисного и ярче креста серебряного да будет! Аминь!

Тимофеев повторял вслед за Кузьмичом, задыхаясь от волнения и боясь пропустить или перепутать хоть слово. Он слышал гулкое эхо, отзывавшееся ему из-под земли. Это повторял заговор его предок. И, как только они разом произнесли «Аминь!», неведомая сила дернула Тимофеева, поволокла, швырнула куда-то…

И внезапно он обнаружил себя лежащим на полу в собственной кухне.

Ночь тихо вздыхала за окном.

Тимофеев потрогал шею, стиснул в кулаке крестик – тот самый, кипарисный, полученный в обмен на свой! – и поднялся. Включил свет – да так и ахнул: на ногах не было ни следа могильной земли! Ничто не чавкало под ногами, не смердело гнилью и тленом! И не слышно было зловещего женского голоса, обещавшего смерть и муку!

Значит, он спасен? Ведьма больше не подберется к нему?!

«И наконец-то я высплюсь!» – сладко зевнул Тимофеев.

– Кар-рк я вас! Кар-рк я вас! – восторженно орала ворона, мигом создавшись из клочьев тьмы, и то взмывала в вышину, то снова пикировала на Ваську, навострив клюв, и это было так страшно, что он подумал: «А вдруг ведьма Ульяна просто наврала, что не может меня убить? Просто так, чтобы я расслабился, а она сейчас меня просто заклюет, и останется от меня один скелет, как от Кузьмича?!»

При мысли о Кузьмиче он едва не расплакался и не лишился остатков сил, однако вороньи крылья просвистели совсем близко и клюв щелкнул над самой головой – Васька бросился наутек, сам не зная куда, только бы от вороны убежать, а она то и дело била клювом в землю, то справа, то слева, взрыкивая от ярости, что не попала.

Очень возможно, что в конце концов ей бы это удалось, потому что эта погоня длилась очень долго, Васька задыхался и все чаще спотыкался, как вдруг совсем рядом раздался громкий сердитый женский голос:

– Пошла вон, черная! А ну пошла!

Ворона взвизгнула яростным человеческим провизгом, а потом Ваську кто-то подхватил, и ему сразу стало необыкновенно тепло и уютно, и он осмелился открыть глаза.

Заложив неуклюжий вираж, ворона подалась прочь, но двигалась как-то косовато-кривовато, явно «хромая» на одно крыло, словно оно было подбито. В следующую минуту Васька осознал, что его одной рукой прижимает к себе какая-то девушка, а в другой руке она держит увесистый сук, и, похоже, именно им была отогнана Ульяна.

Ворона исчезла вдали, и там, где она скрылась, небо потемнело как-то особенно быстро.