Алексей Слаповский - Пропавшие в Бермудии

Примерно в тридцатых годах двадцатого века японский бермудянин Сигеру Касамацу сделал открытие, которое всех изумило своей простотой и очевидностью. И до этого все догадывались, что желание исчезнуть играло какую-то роль при попадании сюда. Сигеру Касамацу доказал: это – главное и по сути единственное условие. Не желавшие пропасть просто погибали. Причем когда пропадали сразу несколько человек, это означало, что они пожелали исчезнуть одновременно. Если бы не эта особенность, в Бермудии скопилось бы людей гораздо больше, а их тут всего около полутора тысяч. Касамацу пошел дальше – доказал (пока теоретически), что для возвращения в прежний мир нужно всем одновременно пожелать вернуться. Потом уточнил: нет, не всем, а большинству. Хотя бы с перевесом в один голос.

И тут начались неприятности. ПТКХО и ПТКХВ взялись добиваться большинства решительными мерами – уничтожением противников. Чем меньше желающих вернуться, тем спокойнее нам тут будет жить, – рассуждали зеленые. Но подобным образом рассуждали и синие – те, кто хотел вернуться.

Началась гражданская война, в результате которой погибло по несколько сотен людей с обеих сторон.

Правители поняли, что результат получается нулевым и скоро вопрос будет исчерпан в связи с исчерпанностью населения.

Тогда был образовано Центральное Рациональное Управление, которое управляло страной вместе с королем и Председателями. Воцарился покой. Убийства и покушения стали крайне редкими, причем уничтожение сторонника считалось гораздо менее тяжким преступлением, чем уничтожение врага, так как последнее могло опять привести к вооруженному конфликту.

После Второй мировой войны население пополнилось – и вновь стало около полутора тысяч.

Нахлынули новинки индустриальной, а потом постиндустриальной эпохи, жители увлеклись ими и даже на время забыли о желании вернуться.

Но попривыкли, натешились – и вопрос встал еще острее.

И вот уже в течение многих лет, каждый год, в День летнего равноденствия, население собирается на центральной площади. Все молча стоят и смотрят в небо. Задача одна: мысленно сформулировать четкое (на уровне да-нет) желание вернуться либо остаться. Пока получалось так: большинство на словах хотело вернуться, но после многочасового стояния бермудяне уныло разбредались – опять не получилось!

Естественно, синие, то есть сторонники возвращения (синий – цвет неба и свободы), подозревали зеленых (зеленый – цвет травы, листвы, земного изобилия) в кознях, но не могли понять, в чем они состоят.

Сейчас как раз приближался очередной День равноденствия.

Естественно, политическая борьба обострилась. Она была тайной – открытую вражду запрещали. Но что-то зрело. Что-то нехорошее.

Ольмек и Мьянти слушали доклады врачей-контролеров: прибывшие отличаются хорошим здоровьем, признаков эпидемических заболеваний не обнаружено.

Обострений тоже, по счастью, нет ни у кого, кроме Насти – у нее болит голова. А Олег оказался в нескольких экземплярах.

– Спасибо, – поблагодарил Ольмек и отпустил врачей. После этого он удобно устроился в кресле, которое тут же возникло под ним, взял с резного дубового столика, столешница которого была инкрустирована драгоценными камнями (столик тоже материализовался в одну секунду), сигару, отрезал кончик, с наслаждением закурил эту гадость и сказал:

– Бедная Настя! Придется ей потерпеть. Ничего. Трудно только первые десять-пятнадцать лет, потом на это перестаешь обращать внимание.

– Ошибаетесь, уважаемый враг, – отозвался Мьянти. – Есть боль, которая не утихает.

– Старая песня, уважаемый враг! Вы хотите напомнить мне в сто двадцать девятый раз, что ваши люди несчастны. А я в сто двадцать девятый раз отвечу, что никто не бывает несчастен постоянно. У них слишком много занятий и удовольствий, чтобы все время чувствовать свою боль или печаль. И я еще вам кое-что скажу. Я эту мысль обдумывал лет пятьсот – и вот она сформировалась. Эгоисты не мы, а вы. Допустим, всем удалось отсюда вырваться. И что будет? А будет следующее: бермудяне начнут рассказывать о дивной стране, где сбываются все желания…

– Не все!

– Почти все! Где земной рай, где люди могут жить вечно, не старея… Представляете, что начнется? Миллионы обездоленных, голодных, бедных, недовольных своей судьбой устремятся сюда. Начнут есть, пить, развлекаться, наслаждаться – даром. Но мы с вами знаем – ничто не берется из пустоты. Если что-то прибавилось в этом мире, оно убавилось в том мире. Через год ресурсы Земли будут исчерпаны, и человечество погибнет!

Мьянти уселся в невидимое кресло, предпочитая, в отличие от Ольмека, который никак не мог насытиться роскошью, все простое, неприметное, иногда просто несуществующее.

– Я тоже думал об этом, – сказал он. – Но я надеюсь на разум людей. И потом – у человечества найдутся способы ограничить сюда доступ.

Ольмек с огорчением покачал головой:

– Жаль. А я-то думал, любезный враг, вы успокоились.

– Никогда! Либо я добьюсь своего – вместе с такими, как я, либо найду выход! Возможно, не тот, что предлагает Сигеру Касамацу!

– Вы считаете, что есть какой-то другой?

– Надеюсь. По моим расчетам должен быть.

– Что-то вроде дыры или двери? – подшучивал Ольмек без ехидства и злобы, вполне дружелюбно.

– Не исключено! А если не найду, я взорву эту призрачную страну!

– Ого, – негромко сказал Ольмек. – Я всегда опасался, что вы придете к подобному решению.

– Тем более что вы знаете, уважаемый враг, это вполне возможно!

– Не проверено!

– Я могу проверить. Но это будет последней проверкой!

Ольмек встал с кресла и, не спеша раздевшись, опустился в золотую ванну, которая тут же возникла перед ним. Зачерпнул воду, полюбовался красноперыми рыбками, оказавшимися в его ладонях, и примирительно сказал:

– Не расстраивайтесь, Мьянти. Может, эти новенькие решат наконец исход голосования в вашу пользу. И мы все вернемся. Только вот интересно – куда? В тот мир, который существует сейчас, или тот, который был, когда мы исчезли? Вы хотите в дебри Африки на две тысячи лет назад?

– Если там моя Ньянни, то да! – уверенно ответил Мьянти.

– А я не хочу вернуться на три с половиной тысячи лет назад туда, где люди ели людей и регулярно умирали от голода и болезней.

Мьянти встал – и в руке его неожиданно появился кинжал.

– Извините, – смутился он. – Это невольно.

– Вполне вас понимаю, – кивнул Ольмек. – Закон подлости, закон белых слонов. Не огорчайтесь, я сам не лучше вас, – и Ольмек достал из воды автоматическое ружье. – Хорошая система, стреляет даже после двух часов нахождения под водой, – скромно похвастался он.