Эдуард Веркин - Пчелиный волк

Я перекатился на бок, подхватил бластер и прицелился во входную дверь.

И тут же возникла картина. Старая лачуга, примерно как эта. Со стола сыплется лущеный горох, женщина и детишки в старинном платье с ужасом глядят на дверь.

Сюжет № 5. «В ожидании кобольда».

Что-то у меня все картины с ужасом.

Но кобольда в этот раз не было. На пороге возник Ляжка во взорванных чувствах.

– Ненавижу! – зарычал он. – Ненавижу его! Предатель! Грязный предатель! Ничтожество!

– Что случилось? – сонно спросил Коровин. – Не отвечай, догадываюсь. Твой бывший соратник выложил на стене пометом игуаны бессмертные строки «Беспредела медведей в Тевтобургском лесу»? Я недавно уже встречался с подобной низостью…

– Ненавижу! – снова завопил Ляжка.

– Не, Коровин, – возразил я. – Ты ошибся.

– В чем же?

– Это был не помет игуаны, это был помет армадилла…

– Платина! – уже завизжал Ляжка. – Эта сволочь утащила нашу платину!

Коровин засмеялся. Я ощупал свой комбинезон. Моя платина тоже исчезла. Писатель-почвенник Тытырин оказался не таким дураком, каким я его себе представлял.

– Найду – убью! – страстно сказал Ляжка.

Коровин продолжал хохотать.

Кипчак к событиям оказался вполне равнодушен, проблемы цены и стоимости его не занимали.

Ситуацию осложнил Доминикус. Непонятно из каких побуждений он приблизился к страдающему Ляжке и потерся хребтом о его ногу.

– Отвянь! – в сердцах крикнул Ляжка и злобно отшвырнул Доминикуса ногой.

Доминикус не сносил дурного обращения с собой. Он распрямился, молниеносным прыжком оказался на голове Ляжки и впился в нее всеми конечностями.

– Мама! – На этот раз в голосе Доминикуса пело здоровое кошачье бешенство.

– Мама! – Это вопил уже экс-диктатор, и голос его был преисполнен боли.

– Доминикус, дружок, – посоветовал Коровин, – осторожнее с глазами. Эта сволочь может их тебе выцарапать…

Доминикус между тем продолжал с мрявом трепать свою жертву, не разжимая, так сказать, смертельных объятий. Ляжка метался по окрестностям, дико стараясь разобраться с врагом. Получалось не очень, в бою Доминикус был свиреп, мне ли не знать. И я даже немного сочувствовал Ляжке, мне было его жалко. Честное слово.

После нескольких минут воплей, катаний и стенаний Ляжка не выдержал и крикнул:

– Застрели его! Застрели его из бластера!

– Не могу, – ответил я. – Я в Гринписе состою.

Ничего, подумал я. Пусть помучается немного.

Однако очень быстро Ляжка нашел способ одержания победы. Он принялся разбегаться и стукаться головой о глинобитную стену, каждый раз уязвляя своего противника собственным темечком. Доминикус мяукал.

– Так не честно! – сказал Коровин. – Не по-спортивному! Такой лоб справился с таким маленьким!

Ляжка ответил нечленораздельно. Разбежался посильнее, намереваясь разом покончить с врагом. Но Доминикус подтвердил славу супербойца. Перед самым сокрушительным ударом он ловко сместился в сторону, и Ляжка сокрушил стену собственной головой.

Удар был хорош. Даже выдержавший напор лошадиного копыта череп Ляжки спасовал.

– Происхождение видов, – глубокомысленно сказал Коровин. – Естественный отбор, так сказать, в чистом виде. Триумф сильнейших особей, отбраковка слабых и генетически бесперспективных. Эволюция… Доминикус, душа моя, иди к папочке, я обработаю твои раны…

Доминикус вытер о деспота лапы, прошагал по нему от плеча до правой ступни и длинным прыжком запрыгнул на коровинское плечо.

Ляжка собрался и сел. Я не выдержал и засмеялся.

Экс-деспот Пендрагон, только что павший в борьбе с эльфийским котом Доминикусом, выглядел подобающим образом. Павше. Лицо вдрызг разодрано когтями, по царапинам бисерится кровь, вокруг поналипла шерсть клоками. Не пендрагонья шерсть, кошачья. Из-за уха свисает хвост игуаны копченый. Почему-то.

Кипчак собрал с Ляжки хвост, домовито спрятал в сумку.

– Смешно… – грустно сказал Ляжка. – Как смешно… Каждый норовит плюнуть в поверженного льва…

– Вставай, поверженный лев, – сказал я. – Надо идти. А то твой друг-поэт наведет на наш след.

– Он мне не друг, – ответил Ляжка. – У меня нет друзей, я одинок, как… как я не знаю кто.

– Говоря стихами, которые ты так любишь, ты одинок, как колонок. Ты одинок, как воронок. Ты одинок, как… Как акваланг.

Так сказал Коровин.

– Может, я и неудачный правитель, – раздраженно сказал генетически бесперспективный Ляжка. – Может, я и такой лопух, как вы все тут хотите показать, но я тоже кое-что знаю!

– Что ты можешь знать? – Коровин пренебрежительно плюнул. – Что ты можешь знать? Ты даже с кошкой не можешь справиться. Лопух!

Ляжка надулся от важности. Так надуваться человек может в двух случаях: либо в случае запущенной водянки, либо в случае, когда он на самом деле что-то знает.

– Вот ты, Коровин, куда, думаешь, мы идем? – спросил Ляжка.

– Туда… Там человек какой-то, насколько я понимаю. У него нужная нам информация… – ответил Коровин.

Ляжка отвернулся, вытер с лица пот и кровь.

– Только вот ты не знаешь, что это за человек!

Ляжка быстро глянул на меня.

– Колись, деспот! – Коровин угрожающе зашевелил пальцами, пытаясь генерировать молнию. – А то я устрою тут демократическую революцию! Я тебя… я тебя заставлю собственные носки сожрать!

Мир состоит из цепочек, про себя отметил я.

Вспомнил с утра про свинью – и весь день проходит под знаком свиньи.

Мир состоит из цепочек.

Случайно утром подумай о носках – и носки в том или ином виде будут преследовать тебя весь день.

Когда-нибудь, когда я буду сидеть на краю туманной пропасти и слушать восточный ветер. Тот, что пахнет алыми орхидеями с безымянных притоков Ориноко, кислыми зернами шоколада. Когда-нибудь, устав от сочинения картин, я соберу книжку, сведу в нее все странные закономерности, но никому эту книжку не покажу, никому. Потом.

Подумай о носках, подумай о василиске.

Возвращаясь.

Питаться своими же носками Ляжке не хотелось, он покорно вздохнул, ковырнул в зубах сухой травинкой, снова вытер лоб и стал рассказывать:

– Месяца четыре назад я отправил Застенкера в разведку. Дошли до меня сведения, что увеличилось поголовье гномов, стало их много в моих пределах. И что напал на этих гномов смехотун… Болезнь такая, какая-то сволочь там придумала… Короче, тот, кто его подхватывает, начинает смеяться. Начинает, а остановиться не может. Он день смеется, два смеется, все время смеется. Не ест, не спит, только смеется. Если его не лечить…