Джеральдин Маккорин - Где кончается мир [litres]

– Он в любое время мог бы уплыть. Почему он остаётся? – спросил голос за его спиной.

Каким-то образом Куилл прошёл прямо мимо мистера Фаррисса и не заметил его. Он испытал скорее страх, чем облегчение, обнаружив, что мужчина лежит на боку, свернувшись в клубок, в какой-то каменистой трещине. Кожа на его лице туго обтягивала череп. Он выдёргивал волоски с тыльной стороны пальцев, а руки у него тряслись. Даже не попытавшись подняться, он продолжил разглядывать стоящую на берегу гагарку.

– Почему он остаётся стоять? В воде он был бы свободен от этого огромного тела .

– Это неплохое место, мистер. Для птицы. Мне так думается. Её родня тут живёт. Она считает это место домом. Мне так думается.

Но мистер Фаррисс не мог вообразить, как кого-то могла устраивать жизнь на Стаке, даже гагарку.

– Нет, я наблюдал за ним. Он хочет броситься в море от отчаяния. Как Фернок Мор. Только смелости ему не хватает.

Куиллиам хорошо знал эту историю, но из вежливости подождал, пока учитель перескажет её.

– Мор был овцекрадом, знаешь? Его поймали и приговорили к изгнанию в худшее место, какое только есть в мире. Сюда. Его посадили в лодку и привезли сюда, и всю дорогу он клял везущих его людей и их матерей на чём свет стоит. Обещал исправиться. Клялся, что невиновен. Умолял сжалиться – отправить его в тюрьму на большой земле – на Боререй – куда угодно, только не на Воина! До того ужасной казалась ему такая участь, что из лодки его пришлось вытаскивать втроём. А когда его вытащили и лодка отправилась назад, Фернок Мор бросился в море и поплыл за ней следом. И плыл пока не утоп.

Куилл находил совершенно неправдоподобным, что стоящая на берегу, уставившись на свои большие лапы, огромная птица задумывала покончить с жизнью, утопившись: бескрылые гагарки плавают, как рыбы.

– Может, она свою пару потеряла, мистер, – сказал Куилл. – Может, она ждёт…

– Ага. Как мы, – перебил Фаррисс. – Ждёт. Того, что не случится.

Куилл подумал, что пора убираться, чтобы дать мужчине поплакать в одиночестве. Но гагарка вдруг начала охорашиваться, расправляя короткие крылышки и встряхиваясь, так что все пёрышки встопорщились. Она подняла голову и посмотрела прямо на него – разбойничья маска и клюв-дубинка. «Останься», – словно говорила она ему.

Так что Куилл попытался придумать что-то ободряющее.

– У него совесть-то совсем, наверно, нечиста была, у Фернока Мора этого. Вон сколько он делов натворил. Они, наверное, его и утянули ко дну – мысли обо всех овцах, которых он украл? – Он согнул ноги в коленях и, спотыкаясь, изобразил, как злодей передвигается, придавленный дюжиной овец, камнем лежащих у него на душе. (Что заставило его так сделать? Кто шутит, когда его учитель лежит под дождём, как перевёрнутый краб, ожидающий, что его сожрут чайки?) – А может, он и не прыгал вовсе! К нему явились призраки всех этих овец и сбросили его в море! А вот доброго сердца ему не хватало… Мать говорит, человек в любом месте будет счастлив, если у него доброе сердце и чистые уши.

Мистер Фаррисс невольно улыбнулся.

– Вот как? И во многих ли она жила местах?

– Только на Хирте. Но она всегда весёлая, и в переднике своём может прямо-таки чудеса творить. Даже у наших овец уши чистые.

– А сердца добрые?

– У овец добрая шерсть. Добрая шерсть и чистые уши.

Фаррисс сел. Оба наблюдали за неуклюжим охорашиванием хлопающей крыльями громадной гагарки и задавались вопросам, как гагаркам удаётся держать уши в чистоте. Фаррисс сомневался, что у гагарок вообще есть уши, так что Куилл присвистнул, чтобы это выяснить, и птица немедленно обернулась.

– Может, они помогают друг другу с охорашиванием и чисткой ушей, – предположил он, – поэтому и живут так кучно.

Фаррисс поглядел на него не совсем сфокусировавшимся взглядом – его клонило в сон. Он так крепко кусал нижнюю губу, что она распухла и кровила. Оказалось, он ещё и по линии роста волос выдирал волоски, так что на лбу остался ряд маленьких белых дырочек.

– Я никак не могу помочь вам, мальчишкам, Куиллиам.

– Мы сами можем приглядывать друг за другом, мистер.

Фаррисс порывисто встал.

– У тебя есть сила духа, Куиллиам, – сказал он, не глядя на мальчика. – Когда на мужчин больше не будет надежды, ты понадобишься другим мальчишкам. – И он отправился назад, в Среднюю Хижину, и из складок его одежды сыпались, как яичная скорлупа, камешки.

Куилл за ним не пошёл. Он почему-то слез по щебенистому склону к морю, чтобы разглядеть одинокую гагарку поближе. Какова вероятность, что это та же птица, что и раньше? На той стороне Стака или на Боререе могут быть сотни одинаковых птиц, стоящих плечом к плечу.

Может, гагарки до того гладкие и толстенькие, что страх попросту соскальзывает с них. Или они рождаются глупыми. Птица не испугалась. Она просто бормотала что-то себе под клюв – прямо как наместник Владыки, когда является на Хирту собирать налоги: вечно бурчит еле слышно, что-то высчитывая, и записывает цифры в свой маленький журнал.

Куилл сказал:

– Привет, я Король Олуша. Помнишь меня?

Тихое бормотание продолжилось, птица раскачивалась из стороны в сторону, балансируя своим огромным весом на одной лапе поочерёдно.

– Не знаешь, миру и правда настал конец?

Гагарка широко расправила свои коротенькие, не способные летать крылья и захлопала ими. С них полетели брызги, в свете садящегося солнца напоминающие золотые семена. Её плоские лапы оставляли на берегу отпечатки, смываемые каждой новой волной. Она что-то бубнила, хрипло и ворчливо. Но через некоторое время этот звук начал напоминать гэльский язык с сильным акцентом обитателя большой земли. А перед мысленным взором Куилла предстала Мурдина Галлоуэй, оставляющая отпечатки босых белых ног на песке. Он даже мог слышать её пение:

Что-то случилось на Хирте. Конец света или нет, но никто не собирался забирать их со Стака. Люди приплыли бы, если бы могли, но они не могли. Никто не приплывёт… кроме разве что ангелов, и наступит Судный день. Куилл осознал, что он, как и Фернок Мор, внутренне молился о каком-нибудь другом исходе, беспрестанно надеясь на отмену приговора. Теперь правда накрыла его ледяной сокрушительной волной: никто не приплывёт. Их бросили на Стаке Воина – неважно почему. Корабли идут ко дну и все, кто был на них, тонут: такое постоянно случается. И, должно быть, каждый пассажир и матрос на этих кораблях надеется, до самого последнего момента, что какой-нибудь неожиданный поворот судьбы спасёт их.

Куилл хотел разделаться со слезами прежде, чем ему придётся вернуться в Хижину. Но песня по-прежнему крутилась у него в голове, мешая думать: