Джеральдин Маккорин - Где кончается мир [litres]

– Приготовить тебе яйцо, Коул? – спросил Донал Дон, пытаясь сменить тему.

Но в самопровозглашённом пасторе слишком уж кипело негодование, чтобы наслаждаться ужином из варёных яиц.

– Неудивительно, что этот нахал осквернил Божий алтарь!

Все ахнули. После секундного замешательства Мурдо всё понял и принялся объяснять, что птицеловную сеть нужно было вытащить из клейта, прежде чем превращать его в алтарь. Однако он умолк, увидев, как Юан торжественно кивает головой, подтверждая, что клейт-алтарь и впрямь был поруган Куиллом и Мурдо, а его цветочки разлетелись на все четыре стороны.

– Именем Господа я запрещаю всем разговаривать с этим язычником ровно неделю, – провозгласил Кейн, – чтобы его грязные речи не оскорбляли ваших ушей!

Кружок слушателей послушно отодвинулся от Куилла и расползся по спальным местам. Пусть так – зато теперь они могли укутаться в историю и чуточку согреться. Стак был не просто глыбой камня, но гигантским стражем, спрятавшим их в карман для сохранности.

А мистер Дон и мистер Фаррисс подчёркнуто пожелали Куиллу спокойной ночи.

Когда «пастор» Кейн объявил, что работать в день отдохновения – грех, никто из мальчишек не стал возражать. Они до смерти устали лазать, непрерывно лазать и только мечтать о том, чтобы ночью поспать в уютном месте. У каждого накопилось множество синяков, ссадин и вывихов. Страх тоже выматывал: страх и неизвестность.

Но мистера Дона предложение растратить воскресенья впустую привело в ужас. Лето ускользало неумолимо, как отлив. Вместе с ним кончатся и птицы. Хоть птицеловы и наловили и ощипали уже целую гору птиц, Дон считал, что их никогда не будет достаточно. Как скряга, откладывающий на старость, он мог думать лишь о том, чтобы сделать припасы на тёмные и полные неизвестности грядущие дни. И о том, чтобы мальчишки не сидели без дела.

Мистер Фаррисс поддержал его:

– Надо заранее думать, чем будем набивать животы зимой. Лучше сейчас работать, чем потом сидеть и зубами щёлкать.

– Единственная цель жизни – это думы о Господе, – нараспев заявил Кейн, поднимая и опуская голос, словно собираясь положить свои слова на музыку.

Фаррисса это не впечатлило.

– Скажи-ка на милость, а кто решает, когда у нас воскресенье? Я и месяца нынешнего не вспомню, не то что дня недели.

– Я скажу тебе – оно сегодня, ибо Святой Дух просвещает меня, – с поразительным высокомерием заявил Кейн. – В душе я всегда знаю, когда наступает день отдохновения, как и любой праведный христианин.

Гораздо больше, чем оскорбительный намёк, Фаррисса раздосадовала глупость Кейновой идеи. Как и Донала Дона. На Хирте он был искусным мастером: своими большими сильными руками он мог и стену из камня возвести, и ложки из плавника вырезать, и телогрейку из шерсти своих овец связать.

– Мы должны древесину искать, – прорычал он, – а не сидеть тут на задницах. Бог помогает тем, кто хочет помочь себе. Если бы мы могли построить плот, чтобы доплыть до Боререя…

В деревенском Парламенте голоса Фаррисса и Дона перевесили бы голос Коула Кейна. Но здесь, на Стаке, Кейн заключил несокрушимый союз – с Богом, и со Страхом, и с Усталостью. В полупропетой, полупроблеянной проповеди он остерёг мальчишек, что если те осмелятся преступить Святой Закон и станут работать в воскресенье, то когда Господь Бог отправит на Стак Воина своих ангелов – их с собой не возьмут.

– В глазах Господа мы не более чем грязь! Подумайте о своих грехах и покайтесь! – прогремел он перед тем, как лечь спать. Это была не та колыбельная, которую кому-то хотелось бы услышать перед сном, но Кейну эхо собственного голоса, раскатившееся по Хижине, явно доставило наслаждение.

Куиллиам с облегчением обнаружил, что никто не послушался Кейнова запрета с ним разговаривать. Старшие не вполне могли смириться с переменой «Кейна-могильщика» на «пастора-Кейна-которого-нужно-слушаться». Младшие попросту забывали: когда мысль приходила им в голову, она вылетала у них изо рта прежде, чем они успевали её поймать.

– Что делают люди в Раю, Куилл? – спросил Дейви на следующий день.

– То же, что и мы, наверное, только без верёвок. – И Куилл описал, как ангелы взбираются на облачные пики, собирают птицу и просовывают птичьи головы под золотые шнуры, которыми обвязывают талии, пока не наберут целую уйму гуг, скоп и белых лебедей.

Но облака над их головами напоминали синяки – чёрные, коричневые и фиолетовые от едва сдерживаемого дождя. Море бурлило и вздымалось. У входа в Хижину возвели стену из составленных друг на друга, чтобы не дать ветру пробраться внутрь, камней. На следующий день поднялся шквал, следом за ним второй и ещё один. Огонь, зажжённый чтобы привлечь ангелов, оказался бы потушен, если бы его не погасили давным-давно: топливо было слишком ценно. По крайней мере пламя в Средней Хижине им поддерживать удавалось: поскольку пастор Кейн любил поесть горячего, он щедро разрешал пользоваться трутницей во время трапез. Сквозняки с улицы совали носы в пар, поднимающийся от котелка – того, что одолжила мать Дейви в обмен на четыре яйца и трёх птиц.

– Как моя ма будет готовить горячее сама, Куилл? – спросил Дейви, едва сдерживавший слёзы всякий раз, когда доставали котелок.

– Я бы сказал, что она пойдёт к соседям, – ответил Куилл.

– Она разве не в Раю? – Дейви пришёл в ужас.

– Я про Рай и говорю, – поспешно сказал Куилл. – Неужто ты думаешь, будто в Раю нету соседей? Или котелков? Там один сплошной рождественский ужин. – И Дейви серьёзно кивнул.

Сквозь какую-то расщелину или дыру в камнях над их головами донёсся зловещий вой, полный чистой тоски. Потом осенние ветра приносили этот шум каждую ночь.

Старые времена обладают силой. На Хирте бытовали поверия тысячелетней давности. Для жителей Сент-Килды острова и Стаки населяли души мёртвых, зацепившиеся, подобно овечьей шерсти, за каменные стены, или острые скалы, или колючие кусты. Всякое завывание ветра почиталось за голос какого-нибудь привидения, обречённого оставаться на краю обрыва, или под водопадом, или на дне ущелья до тех пор, пока дожди не смоют его грехи. Вот что они слышали, когда в Средней Хижине завывали сквозняки, пронзая пещеру насквозь. Но кому принадлежали здешние души, воющие им в уши? Утонувшим морякам, чьи корабли разбились о скалы? Упавшим с утёса птицеловам, прибывшим как-то летом на Стак и брошенным друзьями непогребёнными?

– Это призрак Фернока Мора, – прошипел Кеннет Лаклану в шею, – явился глотку тебе ночью перерезать.

– Не! – парировал Лаклан. – Он как твою здоровенную тушу увидит – так сразу решит, будто это огромная овца, украдёт тебя и сожрёт.