Мила Нокс - Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе [сборник litres]

– Это сейчас, – запротестовал Теодор. – А когда вырастет, будет другим! Мам, ты же знаешь, какие филины огромные?

– Взрослый филин в размахе крыльев почти с меня ростом, – кивнул Лазар. – Птица серьезная.

«Вот-вот! – радостно и гордо воскликнул про себя мальчик. – Слышал, Север? Будешь ростом с папу! Все будет хорошо, я тебя сберегу».

Теодор поглядел в окошко. Солнце садилось далеко за курганами, окрашивая могильники в оттенки розового и перламутра. На пригорке желтела россыпь мелких точек. Наверное, одуванчики. Лазар, Мария и Тео стояли втроем, близко друг к другу. Мама с папой переглядывались, улыбались – что было не так уж часто, и Теодора переполняло такое счастье, безграничное, светлое и вечное, что ему казалось, будто солнце опустилось не за горизонт, а в живот – так внутри покалывало и щекотало. Он поглаживал Севера, переглядываясь с родителями, и мама все говорила, что птенца можно назвать еще Лапкой или Пушинкой, но Тео упрямо повторял выбранное имя…

Он тихонько гладил вздрагивающее крыло.

«Север? – позвал Тео, отчего-то решив, будто филин может читать мысли. – Слышишь, а? Не знаю, как тебя назвали родители, наверное, каким-то Ух-ухом, но я тебя буду звать Север. А меня зовут Тео. Теодор Ливиану. Ну не брыкайся, не щелкай клювом? Я же твой друг. А если я сказал, что друг, ты не волнуйся: с тобой будет все хорошо. Я не сделаю тебе больно. Честно. Я не предаю друзей. Слышишь? А ты теперь мой друг!»

Все заволок туман. Теодор вдруг ощутил, что вокруг темно и промокшим ногам зябко, а впавший живот бурчит от голода. Заледенелая рука держала вовсе не теплого птенца, а пульсирующее семечко. Все это оказалось видением. Сном наяву. Было давным-давно, много лет назад, и этот вечер угас среди курганов и сосен…

Его не вернуть. Никогда.

Сейчас Тео взрослый. Его дома нет: теплую бревенчатую лачужку спалили дотла. Папа и мама исчезли. Умерли. И Север…

Теодор почувствовал, как из глаз брызнули слезы, горячие, обжигающие, он пытался их сдержать, но не мог. Он думал о том маленьком птенце, крошечном комке пуха, которому пообещал быть другом навсегда. Пообещал защищать, пообещал быть рядом. Севера, превратившегося в грозную птицу, которую он вырастил, делая все, что говорил отец… он не сберег.

Тео вспомнил, как стоял возле сгоревшего дома. Вспомнил ярость на людей, которую тогда испытывал. Несправедливость. Обиду. Жажду мести. Тео вдруг захлебнулся воздухом и понял: так нельзя. «Хватит!»

Он резко поднял руку и принялся вытирать глаза, размазывая влагу по щекам, глубоко втягивая холодный воздух, чтобы успокоиться. Никто хоть не видел?

Тео почувствовал, что он не один. Кто-то рядом.

Он чуть повернул голову и заметил по правую руку Вика.

– Все в порядке? – тихо спросил парень.

Рядом с Виком стояла Шныряла, покачивая ножом и взволнованно глядя то на Тео, то на Дверь. Теодор мельком удивился: он даже и не слышал, как подбежали друзья. Он что-то говорил? Вскрикивал?

И еще. Чья-то рука на левом локте. Теодор повернулся. Снизу вверх на него вопросительно смотрела Санда.

– Тео…

Теодор быстрей поднял руку и снова смахнул слезу, но поздно – девушка все равно увидела. Глаза наверняка красные. Тео судорожно сглотнул и прокашлялся.

Он раскрыл ладонь. Фасолина треснула. Из-под белой глянцевой шкурки выполз бледный изогнутый корешок, а кверху тянулся маленький черный росток, на стебельке и двух листиках которого блестели капли. Слезы Тео…

– Ты дал жизнь Смерть-цветку, – торжественно объявила Дверь. – И теперь это воспоминание – в нем, и как только ты посадишь цветок, то отпустишь его и никогда больше не вспомнишь тот день.

Теодор не хотел расставаться с памятью. Снова. Особенно потому, что это был счастливый день. Один из лучших. Сердце заныло. На шатких ногах Тео подошел к краю поляны, встал на колено. Левой рукой раскидал влажные комья, вырыл ямку и потянулся опустить туда фасолину. Жуткие чашечки ближайших цветов склонились, точно няньки, над маленьким ростком.

В последний момент Тео почему-то задержал руку.

– Это будет хороший цветок, – сказала Дверь. – Самый высокий в саду. Потому что твое воспоминание не об одном, а о двоих ушедших из жизни. О двоих, которых ты потерял…

Тео шмыгнул носом.

– Двоих? А Север? – Он закашлялся, горло перехватило. – Севера тоже нет.

– Да, – помедлив, согласилась Дверь. – Его тоже нет.

– Почему тогда о двоих, если о троих? Я ведь… У меня больше никого не осталось. Вся моя семья, даже мой филин…

Горло саднило. Дверь хранила молчание.

– Это воспоминание о двоих мертвецах.

– Что?

Теодор развернулся на колене, впившись в горгулью яростным взглядом. «Чертова карга, хватит говорить загадками! О чем ты?»

– Ты потерял не всех.

У Теодора перехватило дыхание. «Не всех?!» Что она хочет этим сказать? Он слышал, как Кобзарь подсказывал: родителей похитила Смерть. Различил в песне кобзы звук лисьих шагов и скрип Двери. Если б не это, черта с два он бы участвовал в Макабре! Какие еще желания ему нужны? Да ничего ему не нужно, только вернуть своих родителей! Только это! Зачем ему золото, власть, зелья?!

В городе похищали людей, Смерть похищала, чтобы оставить на местах пропажи игральные кости! Она же похитила родителей, так сказал Кобзарь!

Точнее, не сказал. Дал понять. Песней.

Теодор нахмурился. Могло быть так, что родителей не похитили? Или… Или же…

Звук лисьих шагов. Скрип двери. Смерть.

На месте исчезновения родителей он нашел только одну кость. Это беспокоило. Он все ломал голову, может, ошибается – ведь костей должно быть две. За две пропажи! Но потом отбросил эту мысль и забыл. Кобзарь дал понять: чтобы вернуть родных, нужно участвовать в Макабре! Или он имел в виду, чтобы вернуть одного из родителей, нужно участвовать в Макабре?

Вечные недомолвки. И Кобзарь туда же. Одни загадки, которые только путают, только ведут куда-то вдаль по лабиринту сомнений, версий, намеков.

– Кто-то из них… жив?

Дверь молчала.

Ярость хлестнула по ушам, как удар обидчика, и Тео вскочил на ноги.

– Отвечай!

Он бросился к Двери, оттолкнув Змеевика. Он должен выяснить! Хватит с него этих загадок! Хватит Макабра! Хватит лжи и обмана!

Теодор со всей силы пнул порог и зло вперился в металлическое лицо нос к носу. Горгулья, сузив глаза, глядела в ответ. Кровь Тео кипела, бурлила, хлестала через край.

– ОТВЕЧАЙ, Я СКАЗАЛ!

– Теодор! – испуганно закричала Санда, но он отмахнулся.

Кулак сжался, готовый ударить по Двери, лишь бы та раскрыла упрямый рот и сказала правду. Тео нужна правда. Не намеки, а правда! Ярость была так сильна, что в глазах помутилось и потемнело, и Теодору почудилось, еще чуть-чуть – и цвета вновь погаснут, и мир канет во тьму.