Мила Нокс - Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе [сборник litres]

– Оди-ин? – неуверенно выдохнула девушка.

Шныряла сочувственно цокнула языком. Теодор тоже уставился на кость, услышал, как Санда громко сглотнула, и вдруг… цвета снова ударили ему в лицо. Его ослепило осознанием. Обожгло, заставило тут же принять решение: не будет Санда растить никакой цветок.

«Нет, – твердо сказал себе Теодор. – Не будет».

Что-то изменилось между ними после случая с кэпкэунами. Теперь Теодор ясно как день понимал: какие бы трудности ни выпадали Санде, он будет стараться оградить ее от них. Почему? Потому что так надо. Он не знал, как работают такие вещи, но теперь их отношения стали совсем другими…

Он за нее в ответе.

Да. Вот и все. Кто еще позаботится о ней и защитит, кроме него? Не было другого. Теперь это его, Теодора, дело.

Санда медленно наклонилась, но Теодор опередил ее: подобрал с земли кубик и вложил его в дрожащую ладонь девушки, на миг ощутив, какие прохладные и влажные у нее пальцы. Потом он просто молча отстранил Санду с дороги. Никто ничего не сказал. Но Тео чувствовал, как горит спина под взглядами спутников.

Он на ходу спрятал кубик во внутренний карман и, как только подошел к Двери, отбросил длинные волосы за плечи и кивнул горгулье:

– Я попробую.

– Не попробуешь, – сварливо сказала Дверь. – А вырастишь. Не сумеешь – останусь запертой еще лет на сто.

Тео оглянулся. Слышали? Перехватил взгляд Змеевика – тот едва заметно кивнул. Все смотрели на Теодора, и Тео видел, как Шныряла нервно крутит в пальцах нож, а Вик стискивает рукоять меча. Они были готовы чуть что прийти на подмогу. Это придало Теодору уверенности. Он почувствовал, что теперь не один. И если что… они не оставят. Внутри затеплилось, зажглось, будто маленькое солнце, некое чувство. Тепло. Нежность.

Теодор развернулся к Двери.

– Ну, что делать?

– Ты должен вырастить для меня Смерть-цветок, заключив в него самое дорогое свое воспоминание – память о том, кого с тобой больше нет. Память о мертвом. Понимаешь?

– Хм… не очень.

– Я сама выберу это воспоминание и заберу себе.

– А я?

– А ты забудешь этот день. Самый дорогой, самый важный для тебя день, проведенный с тем, кого уже нет. И он будет принадлежать мне.

Теодор тяжело задышал. Память… Почему его вечно хотят лишить памяти? Почему его голова – решето, из которого постоянно что-то утекает? Дверь тем временем давала указания:

– Возьми семечко.

Проследив за взглядом горгульи, Тео подошел к ближайшему Смерть-цветку, нагнулся и, опасаясь, как бы его не цапнули зубами за нос, осмотрел растение. В черном «чепчике» белел старый потрескавшийся череп, внутри глазниц и беспомощно раскрытого рта которого виднелись крупные семена, похожие на белые фасолины.

Теодор опасливо пробрался указательным и большим пальцем внутрь, раздвигая стенки черепа, словно шелуху, нащупал одно гладкое семечко и вытянул его.

Когда он вернулся к Двери, горгулья продолжила:

– Хорошо. Положи на ладонь.

Тео повиновался. Металлическая морда внимательно следила за всеми манипуляциями.

– А теперь… То, куда прорастет воспоминание.

– Земля?

Послышался металлический лязг: морда усмехнулась.

– Кровь! Воспоминание живо, пока жива плоть человека. Цветок вырастет из твоей плоти. Из твоей крови.

Внутри Тео зашевелился темный, опасный зверь, в лицо бросился жар, но он решительно вытащил нож, приложил острие к ладони и, не раздумывая, провел им по коже. Из ранки моментально выступила кровь, затопив фасолину.

– А теперь… Нужно еще кое-что.

– Надеюсь, не станцевать, – буркнул под нос Теодор. – А то у меня с этим не очень.

– Теперь семя Смерть-цветка нужно полить. Понимаешь чем?

«Вода» явно не была тем ответом, которого ждала Дверь. Горгулья обжигала испытующим и одновременно насмешливым взглядом.

– Неужто не догадываешься?

Тео закусил губу, подавив нехорошее предчувствие. Наконец Дверь тихо и отчетливо приказала:

– Закрой глаза.

И Тео послушался.

Едва он сомкнул веки, в темноте замельтешили яркие черточки и точки, то и дело вспыхивали и гасли разноцветные искры. Словно издали приглушенно доносился скрипучий и булькающий голос Двери:

– Сколько всего, сколько всего… Не знаешь, какое и выбрать! Из твоей памяти, юноша, можно целое поле Смерть-цветов взрастить. Тебе есть что оплакивать. Ну и жизнь – сплошь лишения. – Горгулья цокнула металлическим языком. – Вот как? Ты ведь знаешь, да? В твоей голове – пустота в десять лет и шесть дней. Нет, не пробиться. Их нет, тех воспоминаний, они не здесь, – проговорила она нараспев. – Не здесь… Они у Нее.

«У Нее?» – повторил Теодор. Собственные мысли отозвались гулким эхом, отлетая от невидимых стен. Кто-то был с ним внутри – где никогда никого не было, кроме него, Теодора. Теперь их двое. Он чувствовал чужое присутствие и сдерживался из последних сил, чтобы не открыть глаза и не выбросить семя из дрожащей руки.

– Вот оно! – победно вскричала Дверь. Никогда прежде Тео не слышал, чтобы кто-то был так счастлив, будто откопал сундук, полный золота и серебра. Счастлив жадно. В голосе буквально бурлило ликование. – Во-о-от!

И Теодор нырнул в воспоминание, забыв о том, где находится. Перестав чувствовать ноги и руки…

Закатный лес. Между еловыми лапами падали косые лучи, озаряя пни и стволы алым, золотистым, багровым. Воздух дышал свежими ароматами: дожди только кончились, наступало лето.

Теодор выбежал из тумана. Он бежал и бежал, задыхаясь, прижимая руки к груди. В пальцах что-то билось и ворочалось, растопырив когтистые лапы. Мальчик спотыкался, отросшая челка падала на лицо, и он сдувал волосы со лба. Он вынырнул из-под еловых лап, и скоро тропинка вывела его к поляне, на которой стоял небольшой домик. Над трубой вился дымок, с заднего двора доносился стук топора.

Когда Тео подбежал ближе и пронесся мимо зарослей фиалок, облюбовавших задний двор, стук уже прекратился. Наверное, отец понес дрова в дом. Мальчик развернулся, промчался мимо колодца, зацепил пустое железное ведро и огласил двор грохотом, но не задержался и взлетел по ступенькам крыльца. Немного повозился, чтобы ногой поддеть и распахнуть дверь, и заскочил внутрь, кое-как сбрасывая на ходу ботинки. А то мать снова будет ругаться, что наследил.

Теодор вприпрыжку пробежал через кухоньку к дальним комнатам. Отец стоял у печки, забрасывая последнее полено. Заслышав быстрые легкие шаги, Лазар распрямился, и на усталое лицо упали рыжие с проседью пряди. Косой голубой глаз уставился на Тео.

– Пап! Смотри!

Мальчика так и распирало от воодушевления и радости. Он наклонил голову, прижавшись подбородком к груди: прижатый к груди комок серого пуха таращил круглые янтарно-желтые глаза. Кривой клюв жалобно раскрылся и тут же захлопнулся.