Мила Нокс - Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе [сборник litres]

Ударив по одной группе нелюдимцев, Тео ринулся на вторую. Охотники, увидев, что стригои попадали ниц, с криками набросились на врагов и принялись разить их – а те даже и не сопротивлялись. Оставшиеся Охотники, меньше половины отряда, вскинули мечи и с ликованием продолжали бой, почувствовав перевес сил на своей стороне. А Теодор на подгибающихся ногах пошел вперед, и там, куда долетала его живительная песнь, застывшие твари падали под мечами Охотников.

Тео чувствовал, что его тень тоже ослабела. Каждый всплеск мелодии отзывался в теле болью, раны продолжали раскрываться, будто невидимый хлыст линчевал его, и теперь он понял почему. Ведь Тео – один из нелюдимцев.

Но Теодор знал: быть может, он сам и нелюдимец.

Но Кристиан в нем – нет.

Кристиан, мальчик, которого Теодор воскресил в себе, продолжал играть.

Комета яростно полыхала, уставив багровое око на площадь, но над горизонтом уже разливал багрянец рассвет. «Скоро, уже скоро взойдет солнце, – говорил себе Теодор. – Еще чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Потерпи». И он просил себя не останавливаться, продолжая сметать ветром музыки чудовищ на своем пути. От каждой трели по телу прокатывалась волна нестерпимой, жгучей боли, но он все играл. Если Тео остановится, мелодия стихнет. Он – последняя надежда Охотников, а их так мало. Они сами не справятся.

Нужно помочь истребить нелюдимцев.

Тео играл из последних сил. Ему казалось, важнее ничего нет: только доиграть мелодию, потому что в конце что-то случится…

Вдруг его словно ударили под дых, и он согнулся пополам, а потом осел на землю подобно одному из стригоев. По лбу текла кровь, красная пелена застилала глаза, и он едва видел, что творится на площади.

Еще чуть-чуть.

Совсем немного.

«Давай, ну пожалуйста… Ради них».

Он вспомнил мертвое тело отца. Фигурку с рыжими волосами, распластавшуюся на мостовой.

Оторвался от флуера, хлебнул воздуха, снова поднажал.

Все, почти все!

Охотники ринулись на последнюю кучку нелюдимцев, разя их мечами, и вдруг…

Позади нелюдимцев завертелся вихрь, разбрасывая тварей в стороны. Охотники отпрянули, и когда смерч рассеялся, оттуда вывалился – Теодор даже на миг перестал играть – сам Волшебный Кобзарь! Взъерошенный Глашатай Смерти держал в руке свой любимый инструмент. Заметив Тео, он кинулся ему навстречу.

– Продолжай! – кричал он. – Продолжай!

И Теодор продолжил. Сидя на мостовой, он выпустил трель, и Охотники разделались с остатками нелюдимцев.

Кобзарь же прыгнул прямо в поток музыки Тео…

Дзинь!

Струны на кобзе лопнули и с подвыванием разлетелись в стороны. В тот же миг Кобзарь застыл, будто налетел на невидимую стену, поднял голову к небу и, раскинув руки в стороны, долго, протяжно закричал.

Теодор с ужасом слушал этот вопль, полный боли: казалось, музыканта пронзили копьем в самую грудь. Кобза выпала из его ослабевших пальцев и с жалобным стуком упала на землю, а сам музыкант согнулся пополам и схватился рукой за сердце. По его белым щекам струились слезы, хотя Теодор прекрасно знал, что Кобзарь плакать не может. Музыкант стонал и рыдал, захлебываясь от боли, терзал пуговицу-сердце, которую пришил к тому месту на груди, где должно было быть его собственное.

– Больно… – захлебывался он. – Мне больно… Больно…

Тео, не в силах больше играть, уперся руками в мостовую, пытаясь дышать, но боль пронзала легкие.

Повисла блаженная тишина.

Над домами ударили золотые лучи.

На земле черными кучами лежали тела нелюдимцев и мертвые Охотники. Оставшиеся в живых смотрели на две фигуры в центре площади: Кобзарь рыдал, а перед ним на коленях сидел мертвенно-бледный Теодор.

Перед глазами Тео все поплыло. Воздуха не хватало. Слабость. Ужасная слабость. Площадь заволок туман, и Теодор лишь слышал, как к нему кто-то идет, стуча каблуками. Вот он склонился, что-то бормочет. Множество бирюлек бренчат и тренькают над головой…

– Тео… – шептал Кобзарь. – Тео Ливиану…

Тео поднял лицо и приоткрыл веки: над ним горели широко распахнутые глаза – голубой и зеленый. Лицо Кобзаря подергивалось от судорог, он прерывисто, с хрипом дышал. И слезы, будто капли горячего дождя, капали на окровавленное лицо Тео.

Кобзарь присел, провел ладонью по плечу Тео, уронив голову ему на грудь, зарыдал.

– Прости меня, Тео… Прости меня… Прости…

Тео Ливиану открыл глаза.

Он стоял посреди круглого огромного зала.

Казалось, зал бесконечен: на черных стенах мерцали звездочками светильники, пол отражался в потолке, а потолок – в полу, и Теодору вновь почудилось, что он оказался в центре Вселенной.

Падает в полночь.

И сразу понял.

Он умер.

И стоит в Тронном зале самой Смерти.

Теодор поднял глаза – перед ним темнели каменные ступени, ведущие на высоту, к огромному и величественному трону. Кресло пустовало. Рядом с троном, прямо на полу, сидела пестрая фигурка в гигантской шляпе.

Тео встрепенулся и сделал несколько шагов к Глашатаю. Волшебный Кобзарь улыбался, смотря с какой-то особенной теплотой.

– Что… что произошло? Как мы здесь очутились? Я что… я…

– Тра-та-та, какая спешка! – Кобзарь вспыхнул лучезарной улыбкой. – Не волнуйся, Теодор, в Золотом Замке нет времени. Потому спешить совершенно некуда. Не хочешь присесть?

Кобзарь похлопал ладонью по полу, будто это было само собой разумеющимся. Ну, действительно, почему бы после всего, что случилось, не усесться на полу прямо перед троном самой Госпожи и не поболтать? Может, Кобзарь сейчас еще и кружечку чая вытащит из-за спины?

Тео недоуменно уставился на Глашатая.

– Вы кричали. Там, на площади. Ваша кобза…

Теодор посмотрел за спину музыканта: свертка нет.

– Она разбилась?!

– И да и нет, – уклончиво ответил Кобзарь. – Может, все же присядешь?

Тео качнул головой. Его снедало нетерпение, в теле будто скрутилась пружина, жаждущая распрямиться.

– Что произошло?

– Хм, хороший вопрос. – Кобзарь приложил палец к подбородку. – А ты как думаешь? Хочу услышать твою версию, мой мальчик.

Тео перебрал в памяти воспоминания. Йонва. Церковь в цитадели. Алтарь Любви, оказавшийся зеркалом, в котором Теодор увидел себя.

– Я стал Любовью?

Кобзарь развел руки, будто хотел его обнять.

– Совершенно верно, дорогой мой Теодор Ливиану! И я тебе бесконечно благодарен.

Тео осмотрел одежду Глашатая: музыкант вновь сиял и светился, и от того бледного и растерянного Кобзаря, каким он видел его в Ноктумгарде, не осталось и следа.

– Вы освободились?

– Нет, – покачал головой Кобзарь.

– Но как же…

– Я раб навечно. Но хватит обо мне. Давай сначала побеседуем о тебе. Ведь это действительно достойно легенды! – Кобзарь выхватил из рукава три карты и помахал ими.