Роберт Хайнлайн - Будет скафандр – будут и путешествия

– Нет, милый, я просто замерзла. Я не такая хрупкая, как тебе, судя по всему, кажется.

Моргнув от удивления, я снова впился в нее глазами:

– Так это был не сон?

– Нет, это был не сон.

– Я думал, что вернулся домой, и… – попытавшись сесть, я сумел лишь поднять голову. – Но ведь я дома! – Мы были в моей комнате! Слева стенной шкаф для одежды, за спиной Материни – дверь в холл, справа мой письменный стол, заставленный книжками, и вымпел нашей школы над ним; окно, в которое стучит ветками старый вяз, и листья его, пронизанные солнечным светом, шевелит ветерок.

И моя любимая логарифмическая линейка лежала там, где я ее оставил. В голове пошло кругом, но я во всем разобрался. Все произошло наяву, а глупый конец – полет на Вегу – примерещился во сне от кодеина.

– Вы привезли меня домой?

– Мы привезли тебя домой. В твой второй дом. Ко мне. – Кровать подо мной заходила ходуном. Я хотел вцепиться в нее, но руки не двигались. Материня продолжала: – Ты нуждался в своем гнезде, и мы тебе его приготовили.

– Я ничего не могу понять, Материня.

– Мы знаем, что в своем гнезде птица легче выздоравливает. И постарались воссоздать твое.

В том, что она пропела, не было, конечно, ни «птицы», ни «гнезда», но даже в полном издании словаря Вебстера вы вряд ли найдете более подходящие эквиваленты.

Чтобы успокоиться, я сделал глубокий вздох. Я все понял – ведь что-что, а объяснять она умела. Я был не у себя дома, не в своей комнате, – это просто очень похожая имитация. Но я все еще не пришел в себя.

Присмотревшись повнимательней, я удивился, как мог так ошибиться.

Свет падал в окно не с той стороны, как обычно. На потолке не было заплаты, которая появилась с тех пор, как я мастерил себе на чердаке тайное убежище и пробил молотком штукатурку. Книги стояли слишком ровно и казались слишком чистыми, как конфетная коробка. Я не узнавал переплеты.

Общий эффект был потрясающе удачен, но детали не удались.

– Мне нравится эта комната, – пропела Материня, – она похожа на тебя, Кип.

– Материня, – спросил я слабым голосом, – как вам это удалось?

– Мы расспросили тебя. И Крошка помогла.

Но ведь Крошка никогда не видела моей комнаты, подумал я, но потом сообразил, что она видела достаточно американских домов, чтобы выступать в роли консультанта по их оформлению.

– Крошка здесь?

– Она скоро придет.

Раз и Материня, и Крошка были со мной, дела обстояли явно неплохо. Вот только…

– Материня, я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Положив мне на лоб свою маленькую теплую лапку, Материня склонилась надо мной так, что я ничего не видел, кроме ее глаз.

– Ты очень сильно пострадал. Но сейчас ты выздоравливаешь. Не волнуйся.

Если Материня говорит «не волнуйся», то волноваться не о чем. Тем более, что делать стойку на руках у меня настроения не было. Мне вполне хватало того, что я мог смотреть в ее глаза. В этих глазах можно было утонуть, можно было нырнуть в них и плавать.

– Хорошо, Материня. – Тут я вспомнил кое-что еще. – Скажите… вы ведь замерзли?

– Да.

– Но… Но ведь вода, замерзая, разрывает живые клетки. Во всяком случае, так принято считать.

– Мое тело никогда не даст этому случиться, – ответила она, поджав губы.

– Вот как… – Я подумал немного. – Только меня в жидкий воздух не суйте! Я для этого не создан.

Опять в ее песне послышался снисходительный юморок.

– Мы постараемся тебе не повредить, – она выпрямилась. – Я чувствую Крошку.

Раздался стук, – еще одно несоответствие, он не был похож на стук в легкую внутреннюю дверь, – и послышался голос Крошки:

– Можно войти? – Ждать ответа она не стала (сомневаюсь, чтобы это вообще входило в ее привычки), а вошла прямо вслед за вопросом.

Помещение, которое я увидел в открывшуюся дверь, выглядело как верхний холл в нашем доме. Здорово они поработали!

– Входи, милая!

– Конечно, можно, Крошка! Ты ведь уже вошла!

– Не ехидничай.

– Чья бы корова мычала… Привет, малыш!

– И тебе привет.

Материня скользнула в сторону.

– Долго не задерживайся, Крошка. Его нельзя утомлять.

– Не буду, Материня.

– До свиданья, мои дорогие.

– Когда в моей палате приемные часы? – спросил я.

– Когда она разрешит.

Крошка стояла, уперев кулаки в бедра, и разглядывала меня. Впервые за все время нашего знакомства она была отмыта дочиста: щеки еще розовые от щетки, пышные волосы – может, она и впрямь будет хорошенькой лет через десять. Одета она была как обычно, но одежда выглядела свежей, все пуговицы на месте и дыры искусно заделаны.

– Так-так, – сказала она, вздохнув. – Похоже, что тебя еще можно будет не выбрасывать на свалку.

– Я-то в кондиции. А ты как?

Крошка сморщила носик:

– Слабый укус мороза. Ерунда. А вот ты разваливался на части.

– Ну да?

– Не могу подробно описать твое состояние, потому что для этого придется употреблять слова, которые мама сочла бы «неженственными».

– А к этому мы очень непривычные.

– Не язви. Все равно не умеешь.

– А ты не позволишь попрактиковаться на тебе?

Крошка собралась уже было ответить в свойственной ей манере, но, запнувшись вдруг на полуслове, улыбнулась и подошла поближе. На один неловкий момент мне даже показалось, что она хочет меня поцеловать. Но она только расправила простыни и сказала серьезно:

– Да нет, умеешь, и еще как. Ты можешь язвить, быть противным, жестким, и ты можешь ругать меня и как угодно наказывать, и я даже не пикну. Да что там, я готова спорить, что ты сможешь даже поспорить с Материней.

Поспорить с Материней? Я не мог даже представить себе, что у меня может возникнуть подобное желание.

– Какая ты стала благонравная, – улыбнулся я, – нимб прямо так и светится.

– Если бы не ты, мне и вправду пришлось бы обзаводиться нимбом. Или, что более вероятно, узнать, что недостойна его.

– Да? А я помню, что кто-то росточком с тебя нес меня по туннелю почти как куль с углем.

– Это неважно, – увильнула она от ответа, – важно то, что ты установил маяк.

– Что ж, останемся каждый при своем мнении. Однако там было холодно. – Я решил сменить тему, потому что нам обоим стало неловко. Ее слова о маяке кое-что мне напомнили. – Крошка, а куда мы попали?

– То есть как – «куда»? Мы в доме Материни, – оглянувшись, она добавила: – О, я совсем забыла, Кип, это вовсе не твоя…

– Знаю, знаю, – отвечал я нетерпеливо, – это имитация. Сразу видно.

– Сразу? – расстроилась Крошка. – А мы так старались.

– Да нет, получилось просто здорово. Не представляю даже, как вы сумели добиться такого сходства.

– У тебя очень хорошая память, Кип. Ты фиксируешь подробности, как фотоаппарат.

И наверное, эти подробности сочились из меня, как из дырявого мешка, добавил я про себя. Хотел бы я знать, что я еще наболтал в присутствии Крошки. Я даже спросить ее об этом постеснялся – должна же быть у мужчины своя личная жизнь.