Роберт Хайнлайн - Будет скафандр – будут и путешествия

– Но как? Каким образом?

– Ты знаком с геометрией, Кип? С неэвклидовой, конечно.

– Как тебе сказать… Пытался разобраться в открытых и закрытых изогнутых поверхностях и читал популярные книги доктора Белла. Но чтобы знать…

– По крайней мере ты не отмахнешься сразу, если услышишь, что прямая линия вовсе не обязательно является кратчайшим расстоянием между двумя точками. – Руки ее задвигались, как будто выжимали грейпфрут. – Потому что это неверно; видишь ли, Кип, все пространство соприкасается. Его можно сложить в ведро, запихнуть в наперсток, если найти правильные совмещения.

Очень туманно я представил себе Вселенную, втиснутую в кофейную чашку: плотно сбитые ядра и электроны – по-настоящему плотно, а не как в тонком математическом призраке, который, как считают, представляет собой даже ядро урана. Нечто вроде «первородного атома», к которому прибегают некоторые космогонисты, пытаясь объяснить расширяющуюся Вселенную. Что же, может, она такая и есть – одновременно сжатая и расширяющаяся.

Как парадокс «волночастицы» – волна не может быть частицей, а частица не может быть волной, тем не менее все на свете является и тем, и другим. Тот, кто верит в «волночастицы», поверит во что угодно, а тот, кто не верит, вообще может по этому поводу не беспокоиться и не верить ни во что, даже в собственное существование, потому что из волночастиц мы и состоим.

– Сколько измерений? – еле спросил я.

– А сколько по-твоему?

– По-моему? Двадцать, наверное. По четыре на каждое из первых четырех, чтобы по углам просторнее было.

– Двадцать – это даже не начало. Я сама не знаю, Кип; и геометрии я не знаю тоже, мне только казалось, что я ее знаю. Поэтому я пристала к ним, как репей.

– К Материне?

– О, что ты! Она ее тоже не знает. Так, только в той мере, чтобы вводить и выводить корабль из складок пространства.

– Всего-то? – хмыкнул я.

Надо было мне глубоко изучить искусство маникюра и ни в жизнь не поддаваться на уловки отца заставить меня получить образование. Ведь этому конца нет: чем больше познаешь, тем больше приходится познавать.

– Скажи-ка, Крошка, ведь ты знала, куда маяк посылал сигналы, правда?

– Кто, я? – Она приняла невинный вид. – Как тебе сказать… В общем-то, да.

– И ты знала, что мы полетим на Вегу?

– Ну… Если бы сработал маяк, если бы нам удалось послать сигнал вовремя…

– А теперь вопрос «на засыпку». Почему ты ничего не сказала об этом мне?

– Видишь ли… – Крошка всерьез решила разделаться с пуговицей. – Я не знала, насколько хорошо ты знаком с математикой… И ты ведь мог встать в мужскую разумную позу, решить, что ты взрослый и все знаешь лучше меня, и все такое. Ты ведь мне не поверил бы?

– Может, и не поверил бы. Но если у тебя еще раз появится желание что-нибудь от меня утаить «ради моего собственного блага», не соизволишь ли ты допустить, что я отнюдь не закоснел в своем невежестве? Я знаю, что я – не гений, но я постараюсь проявить достаточно широкомыслия и, может, даже сумею на что-нибудь сгодиться, если буду знать, что у тебя на уме. И перестань вертеть пуговицу.

Крошка поспешно ее отпустила.

– Хорошо, Кип, я запомню.

– Спасибо. Мне сильно досталось?

Она промолчала.

– Сильно, значит. А их корабли могут мгновенно покрыть любое расстояние. Почему ты не попросила их доставить меня домой и быстро отправить в больницу?

Крошка замялась. Затем спросила:

– Как ты себя чувствуешь сейчас?

– Прекрасно. Только ощущаю, что мне давали наркоз или что-то в этом роде.

– «Что-то в этом роде», – повторила она. – Но тебе кажется, что ты поправляешься?

– «Поправляешься»! Я уже поправился!

– Нет. Но поправишься. – Она пристально посмотрела на меня. – Сказать тебе все по правде, Кип?

– Валяй, говори.

– Если бы тебя доставили на Землю, в самую лучшую больницу, которая у нас есть, ты был бы сейчас инвалидом, ясно? Безруким и безногим. А здесь ты скоро будешь абсолютно здоров. Тебе не ампутировали ни одного пальца.

Хорошо, что в какой-то мере Материня подготовила меня. Я спросил только:

– Это действительно так?

– Да. И то, и другое. Ты будешь абсолютно здоров. – Лицо ее вдруг задрожало. – Ты был в таком ужасном состоянии! Я видела.

– Так плохо?

– Ужасно! Меня потом кошмары мучали.

– Не надо было им позволять тебе смотреть.

– Она не могла запретить. Я – ближайшая родственница.

– То есть как? Ты что, выдала себя за мою сестру?

– Но я ведь действительно твоя ближайшая родственница.

Я хотел было обозвать ее нахалкой, но вовремя прикусил язык. На расстоянии 160 триллионов миль мы с ней были единственными землянами. Так что Крошка оказалась права. Как всегда.

– И поэтому им пришлось дать мое разрешение, – продолжала она.

– Разрешение на что? Что они со мной сделали?

– Сначала погрузили в жидкий гелий. И весь последний месяц, пока ты оставался там, использовали меня как подопытного кролика. Потом три дня назад – наших дня – тебя разморозили и начали над тобой работать. С тех пор ты хорошо поправляешься.

– И в каком же я сейчас состоянии?

– Как сказать. Регенерируешь… Это ведь не кровать, Кип. Только выглядит так.

– Что же это тогда?

– В нашем языке нет эквивалента, а их ноты я не могу воспроизвести – тональность слишком высока. Но все пространство, начиная отсюда, – она похлопала рукой по кровати, – и до комнаты внизу, занято оборудованием, которое тебя лечит. Ты опутан проводами, как эстрада клуба электронной музыки.

– Интересно бы взглянуть.

– Боюсь, что нельзя. Да, Кип, ты же не знаешь! Им пришлось срезать с тебя скафандр по кускам.

Это расстроило меня куда больше, чем рассказ о том, в каком я был плачевном состоянии.

– Что? Они разрезали Оскара? То есть, я имею в виду мой скафандр?

– Я знаю, что ты имеешь в виду. В бреду ты все время говорил с Оскаром и сам себе отвечал за него. Иногда я думаю, что ты – шизоид, Кип.

– Ты запуталась в терминах, коротышка. Скорее уж у меня раздвоение личности. Да ладно, ты ведь сама параноик.

– Подумаешь, я давно уже знаю. Но я очень хорошо скомпенсированный параноик. Хочешь увидеть Оскара? Материня так и знала, что ты о нем спросишь, когда проснешься.

Она открыла стенной шкаф.

– То есть как? Ты же сказала, что его разрезали!

– А потом починили. Стал как новый, даже лучше прежнего.

– Тебе пора уходить, милая! Не забывай, о чем мы договорились, – зазвучала песенка Материни.

– Ухожу, Материня, ухожу! Пока, Кип. Я скоро вернусь и буду к тебе забегать все время.

– Спасибо. Не закрывай шкаф, я хочу видеть Оскара.

Крошка действительно заходила, но отнюдь не «все время».

Но я особенно и не обижался. Вокруг было столько интересного и «познавательного», куда она могла сунуть свой вездесущий нос, столько необычного и нового, что она была занята как щенок, грызущий новые хозяйские тапочки.