Владислав Крапивин - Белый шарик Матроса Вильсона

Шарик поражался сложности и громадности Стаськиного мира, который сначала показался ему таким крошечным.

Но этот мир жил сам по себе, не вступая с Белым шариком ни в какие контакты. Просто не замечал его. И не мог ответить, где затерялся мальчик Стасик.

Связаться со Стасиком можно было лишь через какой-нибудь маленький шарик, если Стасик возьмет его в руки. А как угадать этот миг? Белый шарик проникал то в костяные шары, которые гоняют длинными палками по сукну, то в мелкие подшипники ребячьих самокатов, то в пластиковые шарики, скачущие по твердым столам. А чаще всего — в резиновые мячики, — они то и дело оказывались в мальчишечьих ладонях. Белый шарик ощущал только тепло этих ладоней и ответно теплел сам. Но резонанса не получалось.

Только один раз, когда он проник в тяжелый стальной шарик, показалось, что шевельнулся, затрепетал ответный импульс. Но это лишь на полмгновения. А потом опять пусто и глухо…

Наступил момент, когда Белый шарик научился видеть земную жизнь. Слово «видеть», конечно, не точное. Это не было человеческим зрением. Но все-таки теперь Шарик различал не только черные буквы на белых листах, но и все, что было вокруг точки, которую нащупывал импульс. Шарик часто наблюдал, как на улицах играют мальчики. Он даже слышал их разговоры. Среди этих ребят были и Стасики. Но который из них его Стасик? Шарик ведь не знал, как он выглядит. И никто из Стасиков — даже с мячиком в руке — на зов Белого шарика не отвечал.

…Большие шары волновались, тревожились, возмущались:

— Почему ты все время отвлекаешься?

— Куда ты рассылаешь такие сильные импульсы? Зачем?

— Надо, — рассеянно отвечал он.

— Что значит «надо»? Как ты разговариваешь со старшими! — Это, конечно, Близнецы.

— Уж не поисками ли Вечных Истин занято дитя? — похохатывал Красный шар. — Что-то слишком часто оно витает в дальних областях…

— В наше время он давно бы заработал черное покрывало, — кряхтел Темно-красный шарик.

— Ой да хватит вам! Тоже мне, придумали буку!

— Кого?! — хором удивлялись шары. Потому что про буку не слышали. Это было из земных детских книжек.

— Ты тратишь неизвестно на что массу энергии, — объяснял Большой Белый шар. — Это недопустимо. Тебе не хватит ее, когда наступит момент Возрастания.

— Ну и что?

— Ну и… тогда может случиться, что ты просто перестанешь быть на свете.

— Ха! Так не бывает.

— Бывает. Было же время, когда ты не существовал.

— Но сейчас-то я существую!

— Но это сейчас, а…

— Ах, прекратите! Все равно он ничего не понимает, — стонали Желтые близнецы.

— Пусть лучше скажет, что он ищет и в чем тут смысл, — советовал Темно-красный шарик.

В чем смысл! Если бы Белый шарик знал! Он искал не смысл, а Стасика. Потому что Стасик был ему нужен! Вот и всё!

И Белый шарик нашел его! Когда Стасик сидел на берегу, а импульс его летел опять в пространствах. Правда, теперь это был не черный импульс, не крик одиночества. Стасик словно что-то искал в гранях Великого Кристалла.

Белый шарик всем своим сознанием кинулся навстречу и оказался в круглом глиняном комке с запахом дыма и горелой травы.

— Ты — Стасик?

…Вот это была радость так радость! Но Белый шарик уже знал правила мальчишечьей жизни: они требовали сдерживать чересчур бурные чувства. Поэтому Шарик старался разговаривать спокойно, а порой и слегка снисходительно. Зато внутри у него все вспыхивало звездами горячего счастья. И Стасик, разумеется, тоже радовался. И все было замечательно, пока Белый шарик не вспомнил о серии импульсов, которые сейчас надо было разослать другим шарам, чтобы в вибрации Всеобщей Сети не возникло аномалии. А то опять начнется: «Тебя ничуть не волнует Великая Идея Всеобщего Резонанса. О чем ты только думаешь!..»

Он легко справился с задачей, вся комбинация решилась точно и стремительно. Даже Близнецы снисходительно похвалили:

— Вот если бы всегда так…

Но Белый шарик уже не слушал. Он был опять со Стасиком. Но теперь… Теперь все оказалось иначе!

Стасик уже не держал глиняный шарик в руках. Тот лежал в тесной темноте, под кирзовой крышкой старой полевой сумки. И трясся в частом ритме вагонных колес. Белый шарик понял, что Стасик едет куда-то в доме на колесах. Таких домов было много, их тащила за собой машина с ярким фонарем на круглом чугунном лбу. «Поезд!» — вспомнил название Белый шарик.

Но почему Стасик здесь? И отчего он в тихом отчаянии?

Это отчаяние Белый шарик ощущал как свое. Но понять ничего не мог, спросить не мог. Ох, если бы Стасик догадался взять его в ладони! Но тот уже и не помнил про Белого шарика. Он изо всех сил не хотел ехать, хотел домой! А сильнее всего кричало в Стасике желание, чтобы остановился поезд.

Это желание Стасика Белый шарик опутал тугими жилками гравитационного поля и швырнул впереди паровоза. И содрогнулся от неслышного взрыва сожженной энергии. Зато локомотив увяз в невидимом препятствии, и поезд стал, грохоча буферами.

Стасик метнулся из вагона вниз! А потом… потом его опять не стало. Вокруг Белого шарика была только темная трава… Хоть сгори, хоть взорвись от истошного, на весь Кристалл, крика: «Стасик, где ты?»

Белый шарик не кричал. Бесполезно. Однако, если бы шары умели плакать, он заплакал бы горько, как забытый всеми на свете мальчишка.

Юлий Генрихович Тон застрелился в конце октября на берегу озера Саид-Куль.

Осень стояла теплая, на озерах под Туренью охотники подкарауливали последние стаи гусей и уток, собиравшиеся для перелета на юг. В субботу Юлий Генрихович с приятелями уехал на Саид-Куль, переночевал с ними в охотничьей избушке, а на рассвете, когда собирались на «утреннюю зорьку», отошел в заросли ольшаника. Там он поставил свою тулку прикладом в жухлую траву, нагнулся и нажал на оба спуска.

Заряды крупной дроби-нулевки попали ему в висок.

Когда Юлия Генриховича хоронили, вместо головы у него был белый кокон. Виден был лишь костлявый подбородок с седыми колючками и нижняя губа — синяя, впалая. Стасику казалось, что здесь какая-то нелепость, обман, подмена. Что в узком, очень длинном гробу лежит не Юлий Генрихович, а кто-то совершенно незнакомый. Может быть, вообще не человек. Руки лежавшего были тоже незнакомые — желтые, застывшие.

От гроба пахло сырыми досками и едкой краской, которой эти доски — наспех, неаккуратно — вымазали. Сквозь жидко-красный слой проступали сучки и заусеницы.

Юлий Генрихович лежал дома двое суток, в комнате с завешанным пеленкой зеркалом. Стасик ночевал у соседки тети Жени, но днем старался быть поближе к маме. Мама в первый день сильно плакала, а потом как-то нехорошо успокоилась, будто закаменела. Стасик за нее боялся. А большого горя он не испытывал, только страх и печальное удивление…