Юлия Иванова - Лунные часы (Сказка для взрослых пионерского возраста)

Машины загудели вслед на разные голоса — вначале жалобно, затем угрожающе и бросились в погоню. Загораживали дорогу, ласкались полированными боками, как большие кошки, урча и обжигая горячим бензиновым дыханием.

Суховодов протянул мне руку, и мы побежали.

Нырнули на узкую, загромождённую вещами улицу, где машинам не проехать, и они отстали. Мы не останавливались и не оглядывались, пока не выбежали из города на дорогу, где меня взял в плен вишнёвого цвета «Москвичок».

Мы пробыли в плену почти семнадцать лет.

На дороге уже стояла запыхавшаяся Варвара, опять в каком-то потрясном платье, и потрясным длинным шарфом перевязывала порезанную руку.

— Я разбила витрину, — сказала она, — Они не хотели меня отпускать. Что же это? Как же это?

Пока я приходил в себя (ходить отвык, не то что бегать), а Суховодов отвечал на варькины расспросы, появилась Петрова. С таким видом, будто просто ходила прогуляться по городу, а не удирала только что от своих шкафов и комодов. В руке — швабра — небось, ею отбивалась, а держит, словно сувенир прихватила на дорожку. И опять в утёсовской шляпе, чтоб овечьи патлы скрыть.

Кивнула нам небрежно:

— Ой, откуда это у тебя? — это она про варварин наряд.

— От верблюда, — с отвращением выдавила Варвара, — Хочешь, махнёмся?

Ещё бы Петровой не хотеть, когда её собственное платье походило на тряпку, которой она вытирала свои шкафы!

— Ну, если тебе так уж хочется, — сказала Петрова.

Девчонки мигом переоделись и повеселели. У женщин всегда так: сменила платье — сменила жизнь. Кажется, мама так говорила.

— Пора бы уж о пенсии подумать, а ты всё наряжаешься, — сказал я Петровой, — Глянь-ка на часы, бабуля!

А Петрова вдруг разозлилась.

— Ничего не хочу знать, надоело! На этих чёртовых куличках всюду капканы, куда ни ступи. Притащил, называется…

— Это я…Тебя…

Я уж совсем было собрался стать «ненастоящим мужчиной» и наверняка отвесил бы ей подзатыльник, если б не Макар.

— Быстрей!..Там…там Фома с Волком…Волк такой страшный. голодный. Он отвязался, но почему-то не убежал в Лес, а вокруг шастает и зубами щёлкает…Я хотел подойти, а они от меня. Фома и Волк. Вон туда побежали. А я ничего…Я ж ему телят хотел отдать…

Бедный Макар весь дрожал. Телята, которые увязались за ним из города Вещей, тоже дрожали, сбившись в кучу.

Я помчался за Фомой и вскоре догнал его. Откуда только силы брались? Фома сильно отощал, глаза блуждали, из ладони торчал золотой крючок с обрывком золотой лески. Видимо, проходя мимо города Вещей, попался на Золотую Удочку и висел на ней, пока мы спали в царстве Матушки Лени, тряслись у Страха и Тоски Зелёной, а затем тоже попали в плен к Вещам. Но потом наша Дудка-Побудка пробудила в нём чувство дороги, потому что все здесь тоже люди, хоть и сказочные, и ничто человеческое им не чуждо, даже самым отрицательным. Поэтому Фома сорвался с Золотой Удочки, поймал Волка и…

Волк действительно выглядел жутковато, как всегда, когда голоден. Вообще было непонятно, чем он питался в городе Вещей? Мяса там не было, а хозяин висел слишком высоко на своей Удочке…Но ведь были другие. Которые закатывали банки, перетаскивали по улицам мебель…

От этой мысли я весь похолодел.

— Стой, Фома, послушай!

Но Фома лишь припустил быстрее, бормоча:

— А зовут меня Фомой и живу я сам собой! Сам собой живу…

— Погоди! — я бежал рядом с ним, — Да не бойся, мы тебя бить не будем, хоть ты и гад…Ты погоди, послушай…Ну хочешь, давай вместе? И Волк будет общий, а? Пошли с нами.

— Давай дружить, — тоже на бегу бормотал Фома, — Будем с тобою, как рыба с водою — ты ко дну, а я на берег. То я к вам в гости, то вы меня к себе. Я для друга последний кусок не пожалею — съем!

— И Волк будет общий. Ведь тебе даже нечем его кормить, а мы…У нас стадо…

— Не отдам! — заорал Фома и ещё крепче вцепился в поводок, — Сам Тайну найду! Мой клад! Ни с кем не поделюсь. Сам собой живу я. Сам собой!

— Ну и живи, балда!я плюнул и отстал. Вообще-то можно было двинуть ему разок-другой и отобрать Волка. Как говорится, с волками жить…Но до того мне стало противно, что я не стал связываться. Вернулся и сказал, что не догнал Фому.

На плече у Петровой сидела какая-то странная птица. Похожа на павлина, но поменьше. Я не сразу сообразил, что это наш Ворон в павлиньих перьях, которые он, видимо, раздобыл в городе Вещей. Ворону было жарко, и он, вздыхая, повторял:

— Тяжко бр-ремя богатства!

А наутро к нам прибежал Волк, Который Всегда Смотрит в Лес. Прибежал сам, один, сытый и смирный, как овечка. Вилял хвостом и ласкался, поглядывая на телячье стадо.

Все радовались, а Макар вдруг заплакал. И у меня было нехорошее предчувствие. Только мы с Макаром промолчали, чтоб никого не расстраивать. Но когда на дороге нашли обглоданные кости и клочья одежды — поняли, кому они принадлежат. И жалели Фому. Хоть он и сам виноват, хоть и был эгоистом, индивидуалистом и гадом, но всё-таки так походил на человека!

Бедный Макар горько оплакивал брата, а Суховодов утешал его, что Фома не то, чтобы умер, а просто превратился в другого персонажа. В Эгоиста, Который Жил Сам Собой и Которого за Это Съел Собственный Волк. Люди сочинят про него разные пословицы и поговорки, которые будут передаваться из поколения в поколение, то есть никогда не умрут, а значит, и сам Фома будет жить на Куличках в новом качестве. То есть для каждого читателя или слушателя он будет всякий раз как бы оживать, жить эгоистом, а потом его за это будет съедать собственный Волк.

От такой перспективы Бедный Макар совсем расстроился и сказал, что чем вечно так жить, лучше вообще никогда не жить.

И мы с ним были полностью согласны.

Может, потому, что у нас теперь был Волк, Который Всегда Смотрит в Лес, — знай себе, иди за ним и размышляй, — а может, потому что мы с Петровой стали почти пожилыми, хоть внешне и не изменились, мы с ней начали задумываться над жизнью. Особенно по вечерам, когда привал, горит костёр и все спят, мы с ней могли часами шептаться.

Сорок пять лет! Если сложить все наши остановки, получится почти целая жизнь. Жизнь-ошибка. Лень, страх, жадность, эгоизм и всё такое — разве нас не учили дома и в школе, что это плохо? Почему люди ошибаются? Знают и ошибаются. Иногда по мелочам, иногда на всю жизнь.

Сорок пять лет! Вон, Пушкин погиб, когда ему и сорока не было, не говоря уже о Лермонтове…Конечно, знать бы Тайну, нас бы ни в какую ловушку не заманить! Мы бы давно…

Смешно получалось: — мы бы давно отыскали Тайну, если б её нашли.