Эдуард Скобелев - Пацаны купили остров

— Послушай, Какер, что ты там плетешь, — вмешался Педро. — Отчего это коренные жители своих стран хуже в человеческих качествах, чем сброд Нового Вавилона, давно потерявший все святое?

Но Сальваторе опять и ухом не повел. Притянув к себе руку Марии, чмокнул в ладошку. Девушка сидела не шелохнувшись, отвернув голову. Щеки ее пылали.

— В нашем возрасте не надо бояться тесных отношений, о прекрасная Мария! Что тебе хочется, то и нужно делать, иначе нет никакой свободы…

— Хочется зарезать — зарежь. Хочется ограбить — ограбь, — в тон Сальваторе произнес Педро, но его слова опять не были услышаны. Его присутствие попросту игнорировалось.

— Свобода — не в том, чтобы поступать по каким-то законам или обычаям, — продолжал Сальваторе, — свобода — в том, чтобы действовать наперекор им, когда чувствуешь, что они устарели и мешают тебе. А они всегда устарели, если мешают… Из истории культуры известно, что глупые люди всегда ищут некую внешнюю причину собственной несвободы: божество, феодала, плохие законы. Нет, детка, нас кабалит не международный банк и не местный лавочник, нас развращают не речи умных людей в печати и на телевидении, нас губит не церковь, не суеверия, не пьянство и не наркомания… О нет, моя прекрасная леди, нас сокрушают препятствия на пути к телесной жизни, подлые и преступные запреты наших пап и мам, черт бы их побрал!.. Сейчас, сейчас я тебе изложу азбуку для нас двоих, и тебе станет противным твое прямо-таки бескультурное, нефирменное целомудрие…

Выпучив глаза, Сальваторе глядел на Марию и говорил, говорил убаюкивающим голосом, а она странно млела, мурлыкала в ответ что-то нечленораздельное, и Педро, все более надуваясь, как футбольный мяч, проклинал минуту, когда обещал Антонио выдержку и терпение.

— Многие сомневаются, соблюдают какие-то глупые, устаревшие обычаи, ожидают какой-то зрелости, каких-то условий, боятся кого-то обидеть, оскорбить родителей и стать объектом насмешек всяких досужих кумушек. Чепуха все это, Мария, чепуха на постном масле. Наше дело — хмель чувств, их дело — таскать нас по клиникам и нянчить наших детей…

— Не дай бог такой гнусной свободы, — сказал Педро. — Нашу соседку Сусанну напоил вином какой-то гастролирующий сочинитель песенок и обрюхатил ее в своем гостиничном номере. У него, естественно, были такие же, как и у тебя, представления о жизни. Он удрал, а она родила дебила, который уже вырос и гоняется за сверстниками с топором. Сейчас его отправили в колонию, а Сусанна свихнулась. Она ходит по улицам и ищет негодяя, искалечившего ее судьбу. В кармане у нее острый кухонный нож, но я уверен, что она сопьется и сама себя прикончит этим ножом… Не надо плевать в родник, из которого пьют люди. Не надо топтать обычаи народа, особенно тем, кто пользуется его гостеприимством, но упрямо лезет на хозяйское место. Обычаи — это вековой опыт жизни. Только мерзавцы, поставившие своей целью разрушение народа и уничтожение его государства, могут так бесцеремонно относиться к обычаям…

— Мы любим друг друга, — шепотом запел Сальваторе, целуя руки Марии. — Не правда ли, очень любим? Нас пытаются разлучить всякие отсталые типы, не знающие высокого состояния любви, когда наплевать на все и на всех — и на друзей, и на родителей, и на так называемые «перспективы», и на так называемое отечество… У влюбленных нет отечества, мы не ханжи, не пуритане, не малокультурные старые девы… Никаких искусственных барьеров, никаких лишних ожиданий и ложной скромности… Нас пугают, что мы не готовы физически, или нравственно, или материально. Но откуда они знают? Мы готовы, учимся мы или шляемся по улицам без определенных занятий, владеем какой-либо профессией или не владеем, чувствуем в себе потребность развлечься или отомстить… Не надо думать ни о любви, ни о семье. Сексуальный опыт — важнее культурного и классового. Смелее вперед! Мы дети мира, нам тесно в рамках выдуманных законов… Болтают о неодолимых преградах в виде возраста, внешнего вида или психологической совместимости… Чепуха, все это чепуха и бюрократический маразм, ты слышишь меня, Мария? Законы природы существуют не для того, чтобы их соблюдать, а для того, чтобы их умно и ловко обходить… Скажем, холодно. А мы раз — и строим дом…

— Это вовсе не обход закона, а подчинение ему, — глухо сказал Педро. — И что ты за человек, Сальваторе Какер?

Но Сальваторе только взглянул наглыми, выпученными глазами и продолжал как ни в чем не бывало:

— Не бойся последствий, детка. Помни, ради любимого нужно идти на все жертвы, а кто не идет, тот неполноценный…

— Ну, и демагог же ты, Сальваторе, — вскипел Педро, чувствуя, как у него чешутся руки. — Кожу с другого снимешь, лишь бы тебе под зонтик… Довольно нести вздор, мне это уже совсем не нравится!

Но Сальваторе, казалось, не расслышал и этих слов.

— Кое-кто утверждает, будто любовь вредна для здоровья. Опять чепуха. Все на свете вредно. Вредно даже жить и жрать, но мы живем и жрем. И поверь, прекрасная Елена… Пардон, поверь, прекрасная Мария, что это безнравственно — отказывать своему избраннику. Это недоверие, а недоверие чревато разлукой… Вот я сейчас встану и уйду. Уйду навсегда в голубую туманную даль, как сказал один поэт. И буду тосковать о чем-то и, может быть, даже умру от своей тоски…

— Не вставайте, — прошептала Мария. — Умоляю вас, вы совсем больны! У вас температура!

— О нет, о нет, я совершенно здоров. И я в своей тарелке… Зрелость личности — чтобы распоряжаться собой. Все мое — мое. Все твое — тоже мое… Когда мы соединим уста, я покажу тебе одну американскую книжку. Хотя она предназначена для пятилетних, она волнует больше стихов Байрона или сцен в комедиях Лопе де Вега. Нарисованы голая мама и голый папа…

Педро взорвался.

— Эй, ты, осел, — закричал он, — я спас тебя от верной смерти не для того, чтобы ты издевался над моей душой! Сейчас же оставь в покое мой мир и мою сестру! Я добрый человек, но я никогда не уступлю морали своего народа!

И он подошел вплотную к кровати, на которой лежал Сальваторе.

— Если бы ты не был или не считался больным, я бы смазал тебя сейчас по физиономии: ты не уважаешь людей, которые дали тебе кров и пищу, стало быть, не уважаешь никого на свете!

Мария, словно очнувшись, вскочила со стула, расплакалась и убежала прочь.

— Мужчина не должен мешать мужчине получать свою долю удовольствия, — с усмешкой сказал Сальваторе, глядя прямо в глаза Педро. — Если он, конечно, мужчина.

Педро не выдержал наглого взгляда, отвернулся.

— Я человек, а не ловец удовольствий, — сказал он. — И мужчина для меня означает прежде всего благородство и правду. Козел для меня еще не мужчина.

И Педро возмущенно вышел из комнаты.