Эдуард Скобелев - Властелин времени

После ссоры мать объявила, что подает на развод. Отец сказал: «Смешно. Но — как хочешь!»

Прежде они быстро мирились, а теперь вот не разговаривали целую неделю. Я понимаю, у них много работы, они устают, но — зачем ссориться? Как вообще получается, что близкие люди перестают понимать друг друга? В чем вина обстоятельств и в чем — самих людей?

Сегодня я слышал, как они договаривались выступать на суде. «Пусть твоя мать перебирается сюда, а я поселюсь на ее жилплощади», — предложил отец. «Многого захотели, сударь, — с презрением бросила мать. — Устроиться за чужой счет? Не выйдет!.. Нет, будем делить эти две комнаты!» — «Делить так делить, согласен…»

Как же я без отца? Да и мать — неужели ничем уже не дорожит? Вся наша еще недавно счастливая семья — что будет с нею?..

Из-за родительских ссор я съехал в прошлой четверти по всем предметам, по физике и по химии едва натянули тройки. Классная выговаривает за невнимательность на уроках и плохое поведение. «Пополз вниз, Кравец, пересматривай теперь все свои планы! Одаренность — прекрасно, но если человек не работает, он становится обыкновенной посредственностью…»

Откуда знать учителям, отчего все пошло наперекосяк? Я не рассказывал о беде даже лучшему другу — сочувствие здесь не поможет.

Что-то надо делать…

Уйду из дому. Оставлю родителям записку, что так больше не могу, и уйду. Пусть прочувствуют, что такое развал дома. Пусть поищут, если я им нужен. Может, после этого образумятся?..

К полудню Иосиф добрался до реки. Возле нее решил провести три-четыре дня — пока хватит продуктов.

У реки было древнее название — Вйлия. И место было умиротворяющее, тихое, красивое. Лес и кустарники подступали к самому берегу, единственная дорога, которая вела сюда, просматривалась издалека.

«Даром время не потрачу, — думал Иосиф, перебирая взятые с собой учебники. — Подгоню историю и литературу, порешаю задачи — все подряд…»

Он понимал, что поступил нехорошо, что родителям придется страдать и волноваться. Но иного выхода не оставалось, так он считал.

Как всякий городской житель, Иосиф не был приспособлен к походной жизни — такая жизнь сулила одни лишения и неприятности. И даже то, что зима до самого конца простояла теплая и бесснежная, не спасало положения: ночевать в апрельском лесу все равно было неприятно.

Беспокоило, что могут нагрянуть хулиганы, которым ничего не стоит чикнуть ножом по горлу или толкнуть в воду с обрыва, чтобы завладеть трешкой или зажигалкой.

Особенно пугали алкоголики и наркоманы. Отец не раз повторял: «Там, где хищения и нетрудовые доходы, полно тех, кто паразитирует. Эти несчастные люди не жалуют других несчастных…»

Иосиф не вполне понимал, как обогащение одних вызывает обнищание и одичание других, но отец, конечно, был прав: у их соседа, например, организовавшего шарашкину «контору по сбыту», названную «кооперативом», и таскавшего домой деньги в авоське, спился сын, бросил институт, а недавно, говорят, ограбил своего приятеля…

Кроме хулиганов в лесу можно было встретить и диких зверей — волка или рысь…

Но решение было принято: побоку все страхи!

На небольшой поляне возле разлапистой сосны Иосиф соорудил шалаш, сложил свои вещи и провизию, купленную за деньги, заработанные летом на заводе.

Едва стало смеркаться, Иосиф лег спать. Но сон долго не давался: было холодно, сыро, а главное — как-то не по себе.

Мало-помалу усталость и свежий воздух взяли свое. Иосиф уснул, но спал недолго, не более часа, прохватился в тревоге, выбрался из шалаша, залез на дерево и сидел там, думая о доме, о матери, об отце, крепко сердился на них, вынудивших его переменить привычное течение жизни и забраться в глушь, где столько опасностей и не с кем перемолвиться словом.

«Ну, и пусть пропаду, — шептал он, испытывая временами почти отчаяние, — вам же будет хуже!..» Но все же понимал, что пропасть не имеет права: какой толк гибнуть, когда жизнь только начинается и нужно еще столько увидеть и столько сделать?..

На рассвете, закоченевший от холода и ветра, Иосиф спустился на землю, забрался в шалаш и, едва лег, тотчас уснул.

Приснилось, будто сидит он на дереве, прислонившись спиной к шершавому стволу, и вдруг видит, что от дороги свернула к лесу легковая машина.

Вот она остановилась, двое с фонариками полезли через кусты — прямо к сосне, где прятался Иосиф.

— Эге, — сказал один, — да тут расположился какой-то фрайер. Конура, однако, пуста.

— Позырь, может, где-то рядом. Свидетели нам ни к чему.

Они стали шарить вокруг. «Бандиты!» Иосиф так перетрусил, что уже готов был признаться: «Тут я, на дереве, не трогайте меня!» Но губы не повиновались.

А бандиты стали копать лопатами яму, потом притащили из машины что-то тяжелое, похоже, тело убитого человека, и, бросив в яму, закопали.

— Хана, — сказал один, потирая руки. — Обштопали и это дельце. Сюда легавые не сунутся. Ну, пойдем!

— Постой, — сказал его сотоварищ. — Для верности нужно три раза воткнуть нож в землю. Тот самый. Примета.

— Примета так примета, — первый достал нож. Нож был в крови…

Проснувшись, Иосиф пытался понять, куда делись бандиты.

Вокруг стояла тишина. Все было в тумане, даже ближние сосны угадывались еле-еле. Над ними, вверху, чуть просвечивалось солнце.

Нигде не было ни следа разрытой земли.

«Сон, — догадался Иосиф. — Кто и зачем попрется в такую даль, да еще ночью?..»

Видимо, организм как-то приспособился к холоду — почти уже не чувствовал его. Вспомнились слова отца: «Разве то сон — на мягких кроватях, за окнами, не пропускающими ничего, кроме пыли? Настоящий сон — под звездами, на голой земле. Там человек действительно отдыхает, а мы только накапливаем усталость…»

Прав был отец — такой бодрости, такой свежести во всем теле Иосиф не ощущал давно.

Редкие птицы тенькали и пищали по-весеннему, хотя впереди их наверняка еще ожидали заморозки.

«Продержусь, — подумал Иосиф. — Дрожать больше не буду. Хотя осторожность не повредит…»

Он пошел к реке, поражаясь, как гулко отдается в тишине каждый шаг.

Широкая, терявшаяся в тумане река с хрустальным перезвоном несла свои нескончаемые воды. Иосиф освежил лицо.

И вдруг рядом послышалось громкое, уверенное пение необыкновенной птицы — кенора или соловья: «Ти-ти-ти, фьюить, фьюить!..»