Вадим Чирков - Ликующий джинн

— Встречался. — Славик не знал, дурачится по своему обыкновению художник или это у него всерьез. — У Кубика в Егоровке, у Евдокимовны, полдома. К нему еще Нинка, надоеда, заходит.

— Так, так… А где он сейчас? В Егоровке или в Туми? Вразуми меня! А может, он громыхает в паре с Бар Косом? А Егоровка — она на каком свете?

— Ну дядя Витя! — вскричал Славик. — Ну что вы в самом деле! Вы что, Нинку не помните?

— Нинку помню. Нинон. Такая, чуть меньше кувшина. Розовое с голубым, а сверху соломенно-желтое и без умолку трещит.

Славику захотелось бросить трубку. Неужели Кубик съехал с ума?

— Дядя Витя! — сердился он. — Какой кувшин?! Нинка чуть ниже меня!

— Но ведь ты-то как раз с кувшин! — Художник все ехал и ехал.

Нет, на другие планеты должны летать только дети!

— Дядя Витя… — уже обессилев, проговорил Славик, — ну что вы меня разыгрываете…

— Слава, — услышал он вдруг серьезный и слегка укоризненный голос художника, — я чувствую себя нормальным только тогда, когда чуточку улыбаюсь, — ты это должен был заметить. И хочу, чтобы улыбались, разговаривая со мной, другие. Так ты ростом с кувшин?

— С кувшин, с кувшин! — обрадовался Славик. — С тот самый, что у Евдокимовны на заборе висит вверх дном! Только я вверх головой!

— Я тоже, — ответил Кубик. — Хотя мне все последнее время хочется побыть на голове. Как дела?

— Скучно без пришельцев, — брякнул Славик то, что было у него на уме.

— Ну вот, — разворчался Кубик, — скучно ему. И не стыдно тебе? Перед тобой развернут, так сказать, целый мир…

— Какой там мир! — перебил его Славик. — Сплошная зима. Снег, грязь, слякоть, холод. Простуда вот. — Славик кашлянул на всякий случай. — Всем бывает скучно. С вами разве такого не бывает?

— Мне бывает тоскливо, — был ответ, — а скучно — никогда. Это разные вещи. И вообще, художники специалисты по тоске.

— Как это?

— Это, брат, слава богу, только взрослая болезнь. — откровенничал бородатый, которому тоже, видно, было одиноко, — у вас скука, у нас тоска. Но от меня это пока далеко… Как все-таки дела?

Славик вспомнил про Брысика и Вполета. Про их невидимость. Что один едва не взбесился, а другому хоть бы хны.

— Да так, — сказал он, — по-всякому. Никуда меня не выпускают. В школу, и все.

— Выпустят. В конце концов, что такое Кукурбита? Всего лишь еще одна планета, до которой можно долететь в течение одного сна. Тут главное — произнести обыкновенные слова о необыкновенном. Вот они: мы побывали там в гостях. Нас, так сказать, туда пригласили…Вот увидишь, скоро твои предки будут о ней говорить, как о вашей булочной. "Подумаешь, Кукурбита!" — скажут они… Ты "игрушки", кстати, не трогал?

— Пока нет… — осторожно соврал Славик. — Я пока не знаю, что с ними делать.

— Я тоже, — признался художник. — Ну, время подскажет.

— Дядя Витя, а как вы думаете, что сейчас на Нырехе?

— Не представляю. Ералаш. Неразбериха. Кавардак. Война. Не знаю.

— Вот бы узнать.

— Может, твои друзья придумают, как с тобой связаться?

— Ох, как хотелось бы!!! — Тут надо бы поставить не три восклицательных знака, а пять, потому что больше всего на свете Славик хотел бы поговорить в эти дни с Питей…

Но, признаться, и этот разговор, с Кубиком, получился наиприятнейший. Потому что за каждым сказанным и услышанным словом скрывалась какая-нибудь картинка: за словами "Нинка", "кувшин" — летняя Егоровка, Евдокимовна с морщинистым лицом, куры возле ее ног и тот самый желтый цыпленок; за словами "Кукурбита", "Нырех" — краснорожий, в мундире Бар Кос, роботы в свете костра, сейчас они возьмут Славика в заложники, по телу пробегала дрожь… Поговорить с Кубиком было все равно, что второй раз посмотреть любимое кино.

Правда, под конец Кубик чуть все не испортил. Толканул речу, выступил, чего он, надо признать, делать не любил.

— Ты, это… — начал он неуверенно. — Я насчет чудодейных твоих аппаратиков… Ты их пока в ход не пускай… — Славик затаил дыхание по известной причине. — Честное слово, — продолжал Кубик, — я хоть и считаюсь взрослым и приближаюсь к возрасту мудрых, но не знаю, как использовать их в земных условиях. Егоровка не в счет. Знаю только, что нужно быть очень осторожным и стараться думать наперед, что человеку почти не свойственно. Пока это умеют делать только шахматисты, да и то лишь на доске. В жизни они такие же дураки, как президенты. Может быть вместе что-нибудь придумаем? Главное пока, — втолковывал Кубик, а Славик делал выдох в сторону от трубки, — главное — чтобы никто-никтошеньки, как говорят Евдокимовна и Нинка, о твоих молстарах, невидяйках и снолучах ничегошеньки не знал. Узнают — быть беде, поверь мне, Кубику, в чьей бороде уже засветились седые нити. Не ведаю, что за беда, но ее тогда не миновать. Уж слишком эти аппаратики чудодейственны для Земли, для города и много сулят предприимчивому человеку…

Тут оба передохнули, а потом договорились — встретиться. Когда, как — не было пока известно никому. Но встретиться, знали оба, нужно, необходимо, они и наговорятся всласть, и потолкуют о том, что можно сделать с кукурбитскими "игрушками", и о том, как вообще должны жить на Земле люди, вкусившие звездной пыли.

Надо было испытать невидяйку на человеке.

На другой день после разговора с Кубиком, после школы, Славик, держа Кубикову наставительную речь в одной половине головы, а нестерпимое желание пустить в ход невидяйку в другой, стоял у окна в кухне и смотрел во двор. Он должен был выбрать из всех, кто находился во дворе и кто проходил по нему, того, на кого он направит невидяйку. Он должен был найти, скажем точнее, жертву своего эксперимента. Неопасную — вот что бы он сказал Кубику — жертву эксперимента. Попробуй такую отыскать.

Погода в этот день неожиданно была хорошей. Низкую облачность, что, как старое одеяло, прикрывала город, смело каким-то ночным ветром, и показалось наконец солнце. Солнце было небольшое, мутноватое, но оно грело. Во двор, на скамейки у стен, тут же выползли, как божьи коровки на первое тепло, старушки. Они сидели по двое, по трое, а где и поодиночке. Старушки были еще немногословны и неподвижны. Они только-только отогревались. Одинокие — те вообще походили на забытую кем-то поклажу, и возникало опасение, что вот-вот появится во дворе воришка, оглянется по сторонам, подхватит старушку под мышку и унесет.

Славик, глянув на одинокую старушку, кулем сидевшую на скамейке, подумал, что на ней без всякого риска можно испробовать невидяйку. Бабушку долго никто не хватится, а сама она и не ойкнет. Он оделся, сунул невидяйку в карман и вышел во двор. Прошелся возле скамейки, будто тоже ловя животворные солнечные лучи, прошлендал, косясь на одинокую бабку, выбранную жертвой космического эксперимента.