Эрик Ниланд - Слуги света, воины тьмы

Он рассмеялся и вытер слезы. Он даже не мог вспомнить, из-за чего разревелся, как маленький. Правда, причин для этого у него хватало.

Роберт обвел взглядом гладкие металлические стены. Нужно было держаться и сохранить рассудок еще один день.

Хотя бы еще один день… чтобы потом все началось сначала.

Сенат приговорил его к заключению в этой камере на пятьдесят лет. Насколько он помнил, случилось именно так. Во время последнего заседания Сената он потерял сознание, очнулся здесь и с тех пор никого не видел.

Сколько месяцев прошло? Двадцать? Тридцать? Он потерял счет дням.

Может быть, все так и было задумано? Притупить чувство времени, заставить тебя забыть, кто ты такой, чтобы ты мало-помалу утратил разум.

Роберт пытался отмечать время, но на стенах камеры из полированной стали было невозможно что-нибудь нацарапать да и нечем.

Размеры камеры составляли десять на десять шагов. Высота потолка — впятеро больше роста Роберта. До крошечного окошка он не мог дотянуться. За ним слышался шум морского прибоя. Но никаких голосов. Хоть бы крики чаек доносились — и то было бы легче на душе. Хоть какая-то компания.

Освещение менялось — только так он мог замечать смену дня и ночи. Иногда в окошко залетали капли дождя — единственный вкус свободы и единственное напоминание о том, что внешний мир все же существует.

На него надели комбинезон из пластифицированной бумаги, который невозможно было порвать. В унитаз и раковину, установленные в углу камеры, невозможно было набрать побольше воды, чтобы сунуть голову и захлебнуться. Даже одеяла и того не было, просто мягкий участок на полу и подушка. Все продумано. Нельзя же, чтобы его мучения прервались из-за такой неприятной мелочи, как самоубийство.

Но в таком настроении он пребывал только первые несколько дней. Теперь Роберту было стыдно об этом вспоминать. Он никогда не считал себя слабаком, ищущим легких решений.

Ради самозащиты он предпринял единственный рациональный поступок: начал проверять себя на вменяемость. Его сознание предоставляло ему полную свободу. Особым фантазером он никогда не был, так что оставались воспоминания.

Сначала он вспоминал все плохое: череду маминых любовников (и своих отчимов), потом — криминальных авторитетов, с которыми якшался во время своих странствий по Европе, долгие одинокие ночи.

Но он заставлял вспоминать и хорошее: Маркуса и обучение ремеслу водителя на автодроме в Сандерхиллсе; то, как он мчался на своем «харлее» по мексиканскому побережью; Фиону — как она выглядела, как от нее пахло, какой она была в ту последнюю ночь в Неваде, когда он обнимал ее.

Он гадал, помнит ли его Фиона.

Неожиданно в металлическую дверь кто-то постучал, и она гулко завибрировала.

Роберт замер. Ком подступил к горлу.

Очередная галлюцинация? Ему уже слышались голоса, и приходилось петь, чтобы заглушить их. Тогда голоса мало-помалу затихали.

— Эй, Роберт? Не возражаешь, если я войду?

Говорил человек, но Роберт так давно не слышал человеческих голосов, что не сразу в это поверил.

Он с трудом поднялся и одернул комбинезон.

— Д-да, — хрипло выговорил он. Кашлянул и добавил: — Да, конечно.

Толстенная дверь приоткрылась, и вошел тот, кого Роберт меньше всего ожидал увидеть: мистер Миме.

Роберта удивило не только его появление. Оказывается, дверь была не заперта — от свободы его отделяло всего несколько шагов.

Мистер Миме был в черных брюках и нарядной рубашке с перламутровыми пуговицами. Седые волосы зачесаны назад, но один завиток выбился и лежал на лбу. От него пахло сигарами и женскими цитрусовыми духами.

— Извини за вторжение. Всю ночь танцевал. Вынужден притворяться, понимаешь? Надеюсь, ты не подумал, что я забыл о тебе, Роберт?

— Забыли обо мне?..

Роберт готов был вцепиться в горло мистеру Миме. Он даже сделал шаг вперед, но растерялся.

Больше всего на свете ему хотелось с кем-нибудь поговорить, с кем угодно — даже с тем, кто его сюда упрятал.

«Ладно, — решил Роберт, — поговорю с ним несколько минут, а уж потом задушу».

— Будет тебе, Роберт. Не надо излишней драматичности. Я пришел мириться. — Мистер Миме обвел камеру взглядом и поморщился. — Слишком хорошо я помню эти стены.

— Вас тоже здесь запирали?

— Другая история и другая причина. Но я помню, как тут бывало тоскливо. Надеюсь, ты себя хорошо чувствуешь?

— То есть в своем ли я уме? — Роберт задумался. Вопрос был серьезный. — Думаю, да. То есть, похоже, я в полном порядке — если вы настоящий, конечно.

Мистер Миме вытащил из кармана тонкий портсигар из красного дерева и вынул сигарету.

— Ты не против?

— Если честно — против. Для вашего здоровья это вредно, а я не выношу табачного дыма.

Мистер Миме с любопытством посмотрел на Роберта и улыбнулся.

— Ты прав. — Он убрал сигарету в портсигар. — Отвратительная привычка. Я часто забываю, как это неприятно для окружающих. — Он сунул руку в другой карман, достал плоскую серебряную фляжку и протянул Роберту. — Я пришел с миром, мой мальчик. Давай-ка выпей.

Роберт собирался взять у него фляжку. Взять и швырнуть ему в лицо.

Он схватил серебряный сосуд и сделал несколько больших глотков.

Не бренди, не виски, не бурбон. Роскошный жидкий бархат. Жаркое тепло разлилось по груди Роберта, устремилось к рукам и ногам. Дым заклубился вокруг его мыслей… и тут же рассеялся.

Все очистилось. Разум. Зрение.

Роберт вдохнул. Ему показалось, что это первый вдох в его жизни.

— Нет ничего лучше сомы, [96] Сома — опьяняющий напиток, применяемый при буддийских ритуалах. (Прим. перев.) чтобы начать жизнь сначала, верно? — Мистер Миме убрал фляжку в карман. — Но слишком усердствовать не стоит.

Роберт слизнул с губ последние капли сомы. Напиток словно потрескивал разрядами статического электричества, шелестел пузырьками шампанского, а еще в нем слышался шепот Фионы.

Фиона. Где она теперь? А самое главное — что решил Сенат после того, как его здесь заперли?

— Сколько я здесь? — спросил Роберт. — Не может быть, чтобы уже прошло пятьдесят лет.

Мистер Миме понимающе кивнул, посмотрел на часы, посчитал на пальцах.

— Одиннадцать часов, — наконец сказал он.

Роберт с трудом удержался на ногах. Он пытался соединить эти слова с реальностью. Ему казалось, что он пробыл здесь несколько месяцев, а может быть — лет.

Он прикоснулся к щеке. Она оказалась гладкой. Если бы он пробыл тут долго, у него отросла бы борода. А он не нащупал даже щетины.

— Представь, что сделал бы год с твоим рассудком, — прошептал мистер Миме. — Не говоря уже о пятидесяти.

Роберту хотелось вскрикнуть, броситься к открытой двери и выбежать наружу, пока она не закрылась вновь. Но он каким-то образом ухитрился обрести прежнее хладнокровие, сложил руки на груди и прислонился к стене.