Жан Жубер - Дети Ноя

Потом ноги скрылись из виду, и я услышал возглас:

— Ну и ну! Потрясающе! В жизни не видал ничего подобного! Слава богу, хоть снег больше не идет!

Отец находился прямо надо мной, но его голос звучал глухо, словно откуда-то издали.

— Да, снегопад полностью прекратился, — повторил он, — Но какой странный, неестественный свет! Передай-ка мне несколько досок, Симон!

Двигаясь ощупью, отец нашел край крыши, и, поскольку снег, сметавшийся ветром, лежал здесь не таким толстым слоем, ему удалось расчистить небольшое пространство. Он снял несколько сланцевых плит, оголил стропила, и мы услышали ожесточенный стук молотка. Работа оказалась нелегкой, отцу понадобилось добрых два часа, чтобы добиться своей цели.

— Ну, теперь идите сюда, — сказал он, наклонясь над люком, и помог нам, одному за другим, подняться по узкому проходу и ступить на хрупкий, сколоченный им помост.

Зрелище было и в самом деле еще более устрашающее, чем накануне. Снегопад кончился, но снег покрывал всю округу ровным, без единой впадины, слоем; пейзаж сделался совершенно неузнаваемым. Да, это был иной мир: плоский, упрощенный, спрямленный; под гладким белым покровом, который ветер расправил, словно крахмальный чехол, я с величайшим трудом мог определить местоположение сада, лужайки, дороги и в отдалении — гребней гор и долины, знакомых мне до мельчайших подробностей. Над этой равниной низко нависло угрюмое небо — однообразно-серое и вместе с тем фосфоресцирующее каким-то нездешним светом. Солнца не было видно. И в неподвижном, застылом воздухе — ни малейшего признака жизни.

Я взглянул на отца. На его бледном лице читался тоскливый ужас. Он взял мою руку и долго держал ее, рядом с нами боязливо жались друг к другу Ма и Ноэми. И внезапно я почувствовал, какие мы крошечные, затерянные в этом огромном мире. Мне пришла на память картинка из детского альбома, который я часто разглядывал: на ней было изображено семейство мышей, вылезшее из норки у подножия холма. Мы тоже как будто выползли из своей норы, куда сейчас вернемся, и я со сжавшимся сердцем спрашивал себя, чем же все это кончится.

Единственной ободряющей приметой была каминная труба, дымившая рядышком, в воронке оплавленного жаром снега: дома вас ждет тепло — словно говорила она.

Вдруг Ноэми уткнулась головой в колени матери и разрыдалась.

— Что с тобой? Чего ты испугалась? — воскликнула Ма, — Мы сейчас спустимся вниз, домой, отогреемся в кухне, а через несколько дней снег начнет таять, и все будет хорошо.

Но сестра продолжала плакать.

— Не то, не то, — твердила она.

— Ну а что же тогда?

Где они, где все птицы? — выговорила наконец Ноэми, — И куда подевались все звери? Никого не видно, не слышно. Они все умерли?

— Ну что ты, Ноэми, конечно, нет, они просто забились в свои гнезда или берлоги, прячутся, как мы, и терпеливо ждут. Когда снег стает, они выберутся на волю.

— Ты правду говоришь?

— Ну конечно! — бодро воскликнул Па, — Чуть побольше снега, чуть поменьше — какая им разница! Они уже привыкли.

Я почуял, что отец и сам не очень-то в этом уверен, но он раз и навсегда решил быть оптимистом и выдерживал характер до конца.

На нашей террасе заметно похолодало, и, поскольку она была слишком шаткой, чтобы топать по ней ногами, я был не прочь вернуться вниз, поближе к огню. Однако отец, похоже, ждал чего-то. Он настороженно прислушивался и поглядывал то на часы, то в небо.

Наконец он спокойно сказал:

— Пятичасовой самолет так и не пролетел.

— Ты уверен?

— Абсолютно уверен: сейчас, двадцать минут шестого. Одно из двух: либо он сменил трассу, либо не смог взлететь. Трассу ему менять вроде бы незачем. Значит, он больше не прилетит. Нам пора вернуться в дом.

Больше Па о самолете не заговаривал. Сидя у камина, он ворошил угли и время от времени наклонялся, чтобы погладить кота, но я хорошо видел, что исчезновение самолета не дает ему покоя.

С тех пор как мы поселились в горах, мы ежедневно слышали шум его моторов. Пролетая над нами, он, наверное, уже начинал сбрасывать высоту, свист реактивного двигателя эхом отдавался в долине, и в ясную погоду хорошо был виден поблескивающий на солнце фюзеляж. Он летел из Марселя в Гренобль. Всякий раз я смотрел на часы и думал: «Молодец, вовремя успел!» Сказать по правде, я любил этот миг. Мне нравилось глядеть, как он — совсем маленький, блестящий — проносится над вершинами гор. А вот теперь он исчез. Если хорошенько прикинуть, это может означать одно из двух: либо он бессилен взлететь, либо не может приземлиться. Или то и другое вместе. Может, этот фантастический снегопад засыпал не только наши горы, а весь район или всю Францию, кто знает? Возможно, и всю планету. Одна мысль об этом вызвала у меня головокружение. Я представил себе всю нашу землю парализованной, погребенной под толстым слоем снега, из-под которого то тут, то там выглядывают верхушки телемачт или небоскребов. Все замерло, все безмолвствует. Перестали работать машины. И никто не придет нам на помощь.

Вот о чем, наверное, размышлял Па в своем углу. Откровенно говоря, я уверен, что в тот момент он готовился к самому худшему: именно с этого вечера он тайком начал вести записи в блокноте, наподобие бортового журнала. Журнал этот теперь находится у меня, и благодаря ему я смог до мелочей восстановить события, которые с, течением времени, конечно, спутались у меня в голове. То, к чему стремился отец, вовсе не походило на литературные изыски. Ему требовались не письменные излияния, жалобы или стилистические эффекты, но точная запись дат и фактов. Так же, как он заводил часы, вычеркивал дни в календаре и распределял обязанности, он испытывал необходимость каждый вечер, когда остальные ложились спать и он оставался один, подвести итог.

Итак, на первой странице, помеченной 2 марта, после короткого изложения всех предшествующих событий, он выражает уверенность в том, что нас ждут тягчайшие испытания, и со страхом спрашивает себя, сможем ли мы их преодолеть. К этому он добавляет, что некоторый набор признаков создает у него ощущение нереальности происходящего: невиданная толщина снежного покрова, его сверхъестественная белизна и сыпучесть, цвет неба и, главное, отсутствие самолета, говорящее о том, что катастрофа затронула обширные территории. Заключение: в ближайшее время и, без всякого сомнения, на долгий период мы должны рассчитывать только на самих себя.

Из этой записи хорошо видно, что в тот вечер, у каминного огня, мы думали почти об одном и том же, хотя и предпочли хранить молчание.

Что касается мамы, то ее тоже наверняка одолевали мысли о случившемся, и вряд ли мысли эти были радостными, но внешне она держалась спокойно. По-прежнему улыбалась, хлопотала по дому и говорила обо всем на свете так, словно ничего особенного не произошло.