Яник Городецкий - Треугольник

Думай о чем-нибудь приятном, Март! А то совсем поседеешь… Седых котов в природе не существует…

И меня, фактически, тоже. По крайней мере, пока. "Пока" — явление временное. Ничего, прорвемся. Врагу не сдается наш гордый Варяг.

— Марта… — прочитал Глеб. — Пап, это ты прикалываешься? Откуда собака?

Мужчина, отец Глеба, недоуменно развел руками. Он понимал не больше сына. Утром собаки не было, а теперь, когда они вернулись из больницы, она каким-то образом оказалась в их квартире. То, что это не галлюцинации, он убедился благодаря Глебу. Не может же двоим вполне здоровым людям мерещиться одно и то же.

— Может, мама принесла? — предположил Глеб. Он всегда называл жену отца мамой, хотя это было не так. — Ну, я понимаю, что она в больнице… но, может, это все-таки она?

Алексеев покачал головой.

— Нет. Не она.

— А кто тогда? Не сама же собака пришла… И дверь ей должны были открыть…

— Да, — кивнул Алексеев. — Должны были.

Глеб поскреб затылок и взял в руки тетрадный лист.

— Не понимаю.

— А ну, дай, — попросил мужчина. Глеб отдал листок.

Алексеев прочитал слово, написанное на нем, раз сто и задумался.

— А знакомый почерк, да?

— Знакомый, — прошептал Глеб и слегка кивнул.

Почерк и правда был знакомый. Неровный, размашистый, некрасивый. Такой же, как и в тетрадках младшего брата.

— Или это чья-то шутка… — начал Глеб, но отец не дал ему закончить.

— Это чья-то шутка, — утвердительно кивнул он. — Это точно чья-то шутка.

— А учебники? — тихо спросил Глеб. — Вчера учебники, а сегодня это…

— Ерунда, Глеб. Не думай об этом. Может, нам это просто кажется. Не может это быть правдой.

Парень кивнул. Он знал, что такое на самом деле не может быть правдой. Но знал он и то, что ему это все точно не кажется. И что учебники и тетради, которые они с отцом нашли вчера на кухне, принадлежат младшему брату. Марту.

А младший брат Март и не догадывался, что оставил на кухне после себя такую интересную улику в виде своих драных учебников за восьмой класс. То, как решил избавиться от лишнего груза в рюкзаке, оказавшись дома при помощи великой силы мысли, он благополучно позабыл. А для старшего брата и отчима эта находка была несколько неожиданной…

— Ну что? Отнес? — накинулась на меня Юлька. Я, полностью увлеченный своими мыслями, и не сообразил сразу, о чем это она. Но потом догадался, что Юлька говорит о собаке.

— Ага, — кивнул я. — Отнес. Вот будет моим сюрприз…

— Да, наверное, офигеют, — кивнул Пальма. — Ну вот — можешь записать еще одно доброе дело в свой актив.

Я понял, что Пальма обращается ко мне. Но не сразу догадался, что он шутит. Я прищурился и так вот посмотрел на него.

— Ты чего, Пальма? Совсем рехнулся? В какой актив? Я ведь… могу и по морде…

Пальма улыбнулся.

— А не побоишься?

Я догадался, что Пальма "прикалывается", как он сам любит выражаться. Догадался, но все равно обиделся. Потому что Пальма задел за живое: я в самом деле побоялся бы дать ему по морде. Если бы мы, конечно, были… врагами. Как с Герасимовым. Интересно, кстати, как у него дела. И снится ли ему рыжий кот Мурыч и черный Кот Март.

— Вы еще взаправду подеритесь, умные нашлись, — буркнула Юлька. — Куда пойдем?

— А может, уроки? — неуверенно предложил я. Но моей инициативы не поддержали. Юлька даже спросила:

— Какие уроки?

— Стало быть, домашние… Которые тебе… и Пальме задали.

— Пальме не задали, — гордо сообщила мне жертва итальянского коммунизма. И улыбнулась. Широко и беззаботно — наверное, предвкушая третий год в восьмом классе. Я возмутился.

— Пальм, ну нельзя же так… Ну что за радость три года в одном классе…

— А ты в девятый хочешь? — задал мне довольно справедливый вопрос мальчик. Я задумался.

А в самом деле, хочу ли я в девятый класс? Наверное, нет. Экзамены там, зачеты всякие… Но сидеть еще раз в восьмом мне тоже не улыбается. Я так и сказал Пальме. Он промолчал: наверное, не хотел со мной ссориться, но и соглашаться не спешил. Во всяком случае, мне так показалось.

— Ну их, уроки, — махнула рукой Юлька. — Все равно конец четверти. Эти уроки погоды не делают…

Я снова хотел не согласиться: у меня под конец четверти, напротив, повышается работоспособность. Правда, повышается она в силу плачевных обстоятельств, только потому, что надо исправлять уйму двоек и троек, особенно по русскому. Иначе наша классная может назначить дополнительные уроки. И это летом, в июне! Она так уже со мной делала — просто ужас! Я каждый день приходил и писал какую-то дребедень под диктовку, а Ольга Алексеевна проверяла мои каракули, которые я не очень-то старался выводить, как, впрочем, и всегда… Тогда эти занятия выпали как раз на мой день рождения — третьего июня. Мама и отчим сказали, что раз я так отвратительно закончил класс (кстати, прошлый, седьмой), то никакого дня рождения я не увижу, как своих ушей. Нельзя сказать, что я отнесся к этому равнодушно. Но и не огорчился, потому как приглашать все равно некого было. Ну и ладно… Если успею сигануть под колеса до третьего числа (наверное, успею, сейчас ведь еще только начало мая, а день рождения у меня аж через месяц), позову Юльку и Пальму… Оторвемся, как сейчас все говорят, включая и меня.

Ладно, не мне судить Пальму. Пусть делает, как хочет. И Юлька тоже…

— О чем задумался? — полюбопытствовала девочка. Я посмотрел на нее. Мы были одного роста (совсем не высокого). И были совсем не похожи. Я — темный, как кавказец или какой-нибудь грузин (наверное, от грязи и пыли — на самом деле я никогда не загораю, даже на юге, у моря, загар ко мне пристает неохотно), с черными волосами-сосульками, здорово поседевшими за последние несколько дней, торчащими во все стороны. Глаза у меня темно-карие, большие и напуганные (по крайней мере, так мама говорит, а я ничего такого о себе сказать не могу). А Юлька — веселая, рыжая, открытая. Если бы тогда, у школы, меня заметила другая девчонка, я не знаю, рассказал ли бы я ей все про себя. Но не рассказать Юльке было невозможно — она как будто располагала к себе, смотрела на меня своими ореховыми глазами-щелочками и говорила: "Пойдем?". И я пошел, потому что… Ну, в общем, просто потому что. Надеюсь, никто из читающих это откровение, не будет меня осуждать или смеяться. А Юлька, к счастью, никогда не узнает моих мыслей. И это хорошо.

— Да ни о чем… О своем активе, — соврал я, хитро глядя на Пальму. Не мог же я, в самом деле, сказать правду?

Мы замолчали. Я думал о предстоящем лете, возможно, счастливом. Это как карта ляжет. О том, как будет здорово снова оседлать велик и помчаться к пляжу, посмотреть на купающихся в холодной еще воде психов и, возможно, искупнуться самому… А можно будет еще Семку посадить на багажник, Семку Котова. Он в первом классе сейчас учится, смешной такой, и фамилия у него на мою похожа. Я — Кот, он — Котов.