Яник Городецкий - Треугольник

Короче, я снова врезал Лешке. Даже не врезал, а только пригрозил. Это он ударил меня первый. Только этого, увы, никто не видел. Все прибежали, только когда я решил дать ему сдачи. Это я рассказываю так просто, а на самом деле вовсе не так было, у меня даже коленки тряслись, но под брюками этого не видно… Ну и все. Теперь вот я шел за мамой и думал, что когда-нибудь я точно Лешку убью. Ну почему он всю жизнь должен портить мне эту самую жизнь?

Я пнул камешек, лежащий на асфальте. Камень был совершенно "пляжного" вида: гладкий, серый, без единого пятнышка, он совершенно не вязался с городским ландшафтом. Он быстро выкатился к дороге. Я поднял глаза.

И тогда я увидел "девятку". Бежевую "девятку", до смерти знакомую. Ту самую…

Мне не было страшно. Или самую чуточку. Но совсем не так, как говорил двойник: наоборот, где-то внутри толкнулась вместе с ударом сердца радость. И тут же оно заходило ходуном, даже дышать стало трудно.

Вторая попытка. Шанс. Тот самый, которого я так хотел. Каждый имеет право на второй шанс. И я тоже.

Я поднял камешек и крепко сжал в кулаке: будто он мог принести мне удачу. Удача была мне нужна. Я так сжал пальцы, что стало больно. Я рывком толкнулся вперед — прямо под колеса…

Я распахнул глаза и вытер со лба выступивший пот. Я точно знал, что больше не усну. Этот сон не был страшным. Но почему-то было тревожно. Слишком легко все случилось. Мне почти не было страшно. Было даже как-то… легко.

И тут меня пронзила холодная мысль, что я испугаюсь прыгать под колеса. Испугаюсь и не смогу. Я просто побоюсь использовать свой второй шанс.

Но ведь я смогу! Разве это так уж трудно? Я даже видел, что совсем не трудно.

Но, черт возьми, почему так предательски колотится сердце?

Я тихонько встал с матраца и снова подошел к окну. Двор был хорошо виден — похоже, здесь не был разбит ни один фонарь. И включали их добросовестно. Я осмотрел этот небольшой дворик. Ничего в нем не привлекало внимания, особенно сейчас, когда людей совсем не было. Я снова представил, что я один на свете, как тот мальчишка из учебника риторики.

Но я не один. Со мной Пальма и Юлька. Брат и сестра, которым я должен помочь. Потому они и видят меня. Я им нужен. Они надеются на меня. Они ждут.

А я ничего не могу сделать. Я же не врач.

"Так и моя тоже, дурак", — вспомнил я. Это Юлька сказала Пальме. Когда он буркнул, что это — его проблема. Это и правда его горе. Но и Юлькино тоже. Одно на двоих…

Или на троих?

Где-то в коридоре вспыхнул свет. Вспыхнул и тут же погас. Но я испуганно замер, а потом рванулся туда, в глубь квартиры.

В ванной комнате стоял Пальма. Он испуганно посмотрел на меня — наверное, не ожидал меня увидеть в такое время. Признаться, я тоже не думал встретить тут Пальму.

— Ты что? — спросил я.

— А что? — насторожился Пальма.

— Да я так… Не спится, да?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Не хочется что-то.

— Ага… И мне тоже. Ты что делаешь?

— Стираю, — хмыкнул Пальма.

— Стираешь?!

Я опешил. Нет, вот это он отмочил, а?

— А что? Кому как нравится. Вот ты, например, что делаешь? Не просто же так не спишь?

Я подумал и решил не говорить, по какой причине я не сплю. Я не хотел говорить Пальме про то, что мне приснилось. Никому вообще.

— Просто так, — уверенно заявил я.

— Просто так ничего не делается, — мотнул растрепанной головой Пальма. Но дальше спрашивать не стал.

В тазу в ванне отмокала моя рубашка.

— Пальм…

— Чего тебе? — хмуро протянул он.

— Зачем ты ее стираешь? Ее выбросить пора, правильно Юлька сказала…

— Да ладно… Что мне, трудно, что ли?

Я даже не просил его стирать мне рубашку. Я вообще о ней забыл. "Калифорния" уже сидела на мне, как родная. Я почти забыл о существовании некогда белой рубашки.

— Давай я сам ее постираю, а? — попросил я. Мне почему-то было стыдно.

— Да не… Не надо. Я уже почти все…

— Ну а почему ночью-то?

— Не спится. А делать что? Какая мне разница, все равно скучно. Так хоть делом займусь.

Я сел на краешек ванны.

— А ты почему не спишь? — спросил я. Пальма пожал плечами. Он ничего не сказал. Наверное, тоже не хотел отвечать. Ну и ладно.

— Пальма… — вырвалось вдруг у меня. Шепотом. И я сам испугался того, что именно хотел спросить. Пальма, кажется, понял меня. Во всяком случае, он не сказал: "Чего тебе?". Но и не посмотрел на меня. Похоже, он был здорово расстроен или даже обиделся. Наверное, потому что я проболтался. Я уткнулся взглядом в плитку на полу.

— Пальма… А надежды совсем нету? Никак?

Он снова пожал плечами. Задумался. И хмуро ответил:

— Да как тебе сказать.

— Как есть… Знаешь, Пальма, двойник сказал, что есть люди, которые меня увидят… Значит, я им нужен. Нужен позарез. И что я должен буду помочь…

— Ты никому ничего не должен, — покачал головой мальчик. — А мне в особенности.

— Должен. Но даже не так. Двойник сказал, что я сам захочу помочь.

Пальма вопросительно наклонил голову. Недовольно нахмурил брови. Или даже не недовольно, а с каким-то сумрачным ожиданием.

— Я… я бы хотел, — запинаясь, выговорил я. — По правде хотел бы. Пальма! Понимаешь ты? У меня есть шанс, а у тебя нету. Но ведь и у тебя он должен быть. Ведь так, Пальма? У всех! Ну скажи, может можно что-нибудь сделать? Не бывает так, чтобы никак нельзя!

— Да что ты можешь сделать?

— Так вот и скажи мне! Что я могу сделать? Я тебя еще вчера спрашивал, а ты молчал!

— Да ничего, Кот. Знаешь, сколько надо денег, чтобы что-то сделать? И то уже поздно!

Вот оно. Вот и зацепка. Сколько надо денег. А правда, сколько? Тысячи? Миллионы?

— Сколько? — тихо спросил я. Мы уже и так перешли на громкий разговор, плавно вытекающий в крик. Могли разбудить Юльку.

— Больше миллиона. А то и полтора.

Полтора миллиона. Полтора миллиона — это, конечно, не десять рублей. У меня таких денег нет. У Пальмы, разумеется, тоже.

— Ну что? — хмыкнул Пальма. — Поможешь? Может, мы их нарисуем?

Нет. Мы, конечно, их не нарисуем. Особенно я… Я кружочек ровный и то не могу нарисовать. Я так и сказал Пальме, надеясь хоть немного поднять ему настроение.

— Вот видишь. Давай пойдем спать. А рубашка пускай отмокает.

Я кивнул. Мы пошли в зал и легли на своих матрацах в разных концах комнаты. Я лег тоже. Но спать не мог, слишком тоскливо было на душе. Всю ночь я думал о том, что мне сказал двойник. Что тем, кто меня увидит, нужна будет помощь.

И я мог помочь.

Утром мы проводили Юльку в школу. Одну. Пальма снова остался дома. Я не стал проводить с ним воспитательные беседы. Все равно они ему не нужны, равно как и мне. Еще подумает, что я — зануда.

И вообще беседа не клеилась. Никакая, даже на самые отвлеченные темы. Я было завел разговор про футбол: мы как раз его смотрели по старенькому черно-белому телевизору.