Яник Городецкий - Треугольник

— Что там, убили кого-то?

— А мне в туалет надо! Куда мне теперь?

— Поднимешься, ноги не отвалятся!

Юлька протиснулась между любопытными всех возрастов.

— Пальма, — позвала она.

Он лежал в лужице крови, светлые волосы слиплись в бурые сосульки, и все было в крови — и Пальма, и пол, и стены…

У Юльки закружилась голова. Она, совершенно растерявшись, опустилась рядом с ним на колени. И то, что в туалет бегут все учителя, школьный врач, директор, завуч, и все, все, все, она уже не видела. Она смотрела только на Пальму, а он расплывался за стенкой вырывающихся слез.

Я решил, что стоит обрадовать Пальму с Юлькой приездом бабушки и, покрутившись немного перед зеркалом, побежал к ним в школу. Я свистел "Отель Калифорния" и бежал прямо по той самой дорожке, по которой мы не так давно ехали на велосипеде. Иногда я переходил на шаг, особенно когда был припев — "Добро пожаловать в отель "Калифорния", город любит это место…", и так далее.

Возле школы столпилась уйма народа. Я не понял, что за митинг они там устроили и подошел поближе. Потом прорубился сквозь толпу и стал слушать, о чем они говорят. Пальма с Юлькой могут и подождать. Уроки кончаются в час, а сейчас только половина двенадцатого.

— А ты видел? — услышал я чей-то голос.

— Не, уже увезли…

— А я видел. Только чуть-чуть. Так жутко.

— Насмерть его прибили?

— Не знаю. Может, нет. Но здорово.

— А как его звать-то, ты помнишь?

— Не. Тополем вроде, но я не точно…

Промелькнуло что-то знакомое в их словах. Я насторожился. Мимо прошел высоченный парень с кинокамерой. Снимают что-то. Наверное, Пальма с Юлькой тоже где-то здесь. Надо поискать в толпе. В школе, кажется, никого нет.

— Как думаешь, жить будет? — снова услышал я с другой стороны и повернул голову.

— Ой, не знаю…

— А как его, ты сказала?

— Да имя такое странное…

— Итальянское… Пальмиро, по-моему. Да?

Меня что-то пронзило, как холодной сталью, прямо возле сердца. Я думал, так только в книжках пишут, и так не бывает.

— Пальма? — закричал я. — Где он?

— Где он, кстати? Куда его повезли? В морг?

В морг?!

— Не знаю. На "скорой помощи", с мигалкой. Наверное, в травматологическое. Он живой еще был.

Господи, что же ты делаешь с ним? Я не стал слушать дальше. В голове молнией пронеслась мысль: "в травматологическом!"! Я не раздумывал — я метнулся вперед и побежал. На остановку! Скорей!

Я никогда в жизни так не бегал. Я просто убивал себя, выжимал до дна, только чтобы успеть. Только чтобы успеть! Я не смотрел по сторонам, мчался, как полоумный, как сумасшедший, с одной только мыслью: "я должен успеть, должен, должен, должен!" Я задыхался и спотыкался, может быть, плакал, а может быть и нет… Иногда я падал, но в ту же секунду поднимался, бормоча под нос одну фразу "я должен успеть!", иногда я налетал на прохожих, пролетал сквозь них, но, честное слово, я не помню, было мне больно, или нет. Я вообще ничего не чувствовал, только повторялась в голове заезженная, как граммофонная пластинка, фраза: "я должен успеть…"

Мимо на неистовой скорости проносились деревья, прохожие, подъезды, что-то еще, я не разбирал что именно, мне было все равно. Они мелькали перед глазами, сливались во что-то целое, в какое-то большое пятно, а я бежал, глотал слезы и бежал, торопился, как безумный, и сердце колотилось где-то в горле, и сам я колотился, как припадочный.

Я даже не вспомнил, что могу не бежать, а просто подумать, представить себе медицинский городок, и буду там через мгновение, чтобы не терять драгоценное время. Я не вспомнил, потому что все, что я мог делать тогда — это мчаться на автобусную остановку и повторять про себя, как заведенный: "я должен успеть!".

Я должен! А вдруг Пальма умрет? Нет, я успею, успею…

Я выскочил на дорогу и резко остановился. Прямо на меня мчалась бежевая "девятка".

Ну почему? Ну почему сейчас? Господи, почему?!

Я не могу сейчас прыгнуть под машину.

Ведь я должен успеть…

Прости меня, мама… Прости…

Я же не хотел так…

У меня перед глазами не проносилась моя жизнь. Ни даже одного отрывочка из нее. Вообще ничего не было. Только машина, которая могла бы спасти меня. Только она и проносилась у меня перед глазами с бешеной скоростью.

Я закрыл глаза. Чтобы не видеть ее. И еще — чтобы не заплакать. В конце концов, я сам выбрал…

Простите меня…

Простите… Я не могу.

Я зажмурился и потерял равновесие. Кажется, прошла вечность. А потом я открыл глаза.

— Здорово, — сказал двойник, наклонившись надо мной. Я с трудом раскрыл глаза и посмотрел на него. Он был какой-то удивительно прозрачный, как привидение. Странно, он всегда был такой же реальный, как обыкновенный человек.

— Привет. Что с тобой случилось?

— Ничего не случилось. Испаряюсь потихонечку. А вот что бы со мной могло бы случиться, подумать страшно. Ну ты и чудишь, Кот… Я же тебе сказал — прыгай… Даже если будет страшно — прыгай… Свинья ты. Ты о чем думал?

Я тут же все вспомнил.

— Где я?! — закричал я и судорожно осмотрелся по сторонам. Я лежал на огромной белой подушке, а в правую руку мне воткнули какую-то трубку. Что за чертовщина?! Это же больница! — Где Пальма?! Что ты сделал?

— Да тихо ты, не паникуй, а то помрешь еще. Это ж реанимационная палата, а не просто какая-нибудь там. Тебе нельзя волноваться. Все нормально. Только я не пойму, ты объясни мне, почему нельзя было прыгнуть под колеса, как я сказал?! Ты же обещал!

— Какого черта я здесь?! Где Пальма? Где Юлька? Почему я тут?

— Да не психуй ты! Сейчас сюда сбежится вся больница. Ты в палате, с капельницей в руке. Мне пришлось тебя толкнуть под машину. Ты сам виноват. Я просил. Ты же сам не прыгнул.

— Как? — прошептал я. — Как толкнул? Значит…

Я затрясся в истерике. Двойник испуганно попятился.

— Не надо, — всхлипнул я. — Верни…

— Ты дурак, — ласковым голосом сказал он. — Ну что бы ты сделал для него? Ты бы ничем не мог помочь, Март.

— Мог бы… Мог бы! Я ненавижу тебя… Убирайся…

— Не злись… Ты бы умер, Март. Если бы не я.

— Если бы не ты, я успел бы…

— Ну, успел бы. Прибежал к нему. А дальше? А дальше, Март? Что?

А я не знал, что дальше. И опять заплакал.

— Март… Пальма жив. С ним все отлично. Понимаешь ты, если бы ты не бросился под эту машину, он умер бы. Все наоборот. Ты же все вернул. Сегодня девятое мая. Не шестнадцатое, а девятое. Ты вернул все на то же самое место. Пальма жив-здоров, его никто не избивал. Понимаешь?

— Но я же умер седьмого…

— Ты лежишь в обмороке вторые сутки.

Я стал успокаиваться, хотя по-прежнему трясся и всхлипывал, как маленькие дети всхлипывают после долгих обидных слез. Значит, сегодня девятое мая? Пальму никто не трогал? Но ведь тогда выходит, что…