Вадим Чирков - Семеро с планеты Коламба

Командир промолчал, он, видимо, считал разговор оконченным. Славик же ждал, что кто-нибудь скажет еще хоть словечко, вступится за бабушку. Наступила тишина. Только пели вокруг сверчки и в деревне то там, то тут взлаивали собаки.

— Командир, — раздался с кукурузины, где сидел, как понял Славик, Садим, — ты забыл о Правилах пользования Инструкцией. Там сказано, что когда Инструкция противоречит мнению большинства, то большинство решает, как нужно поступить.

— Нас семеро, — сразу же ответил Грипа, — а мне возразил только Питя.

— Считай, что я тоже.

— И я. — Славик узнал Щипана.

— И я! — крикнул Пигорь — он был далеко от командира.

— Четверо, — подвел итог Грипа. — А так как у меня как у командира два голоса, то силы равные. А в случае равенства голосов, говорят Правила, решение остается за Инструкцией… Не забывайте, что за ней Опыт, — добавил он внушительно.

— А мой голос нельзя посчитать? — Славик и сам не ожидал от себя этого вопроса.

— Твой? — Командир подыскивал ответ. — Я думаю… — И не окончил, сорвался: — Зря я согласился с вами полететь! Связался с малышней! Разве вы умнее Инструкции? В ней опыт трехсот лет путешествий во Вселенной! Вы знаете, что будет, если старая женщина на глазах у всех помолодеет? Знаете, какой подымется переполох?

— Что будет, что будет! — раздалось с Питиной кукурузины. — Я знаю, что будет. Люди ужасно этому обрадуются и будут стареть с этого дня спокойно — ведь все будут уверены, что придет время — и они тоже помолодеют. Опля!.. — Пите так понравился собственный ответ, что он стал раскачивать кукурузину.

— Я выношу решение, — жестким голосом объявил Грипа. — Мол…

Питя, раскачивая кукрузузину все сильнее, его перебил:

— Все будут спрашивать у Славикиной бабушки, за что ей вернули молодость, — опля! И тот, кто хорошо ее знает, догадается: за ее доброе сердце, — опля! И за то, что она умеет так замечательно готовить, — опля!

— Мол-стар, — продолжал командир, — оста…

На этот раз его перебил Молек:

— Грипа, я тоже за то, чтобы вернуть Славикиной бабушке молодость. Я считаю, что ничего страшного не произойдет.

— Опля! — завопил Питя. — Нас пятеро! Мы выиграли! Согласно Правилам пользования Инструкцией! Командир, отдавай мол-стар!

Коробочка откуда-то из темноты попала в руки командиру, но тот не сразу отдал ее Славику.

— Прежде чем начать сеанс, — предупредил он все тем же жестким голосом, — спроси у бабушки, хочет ли она помолодеть. Это еще один пункт Инструкции.

— Понял, — кивнул Славик, хотя в темноте кивок его никому не мог быть виден. — Она согласится, я знаю. У нее и колени болят, и спина, и устает она быстро…

Домой он не шел — бежал. Бабушка уже спала. Дожидаясь внука, она прилегла, да так и уснула в дневной одежде. Славик подумал, не начать ли сеанс немедленно. Семидесятилетняя Полина Андреевна проснется — а ей восемнадцать лет! Вот удивится! Вот обрадуется!

Он стоял рядом с бабушкиной кроватью. За окном сияла луна, она освещала седые волосы бабушки.

«Лучше спрошу, — решил Славик, — пусть подготовится. А то ведь она ничего не поймет, если проснется молодой. Скорее бы утро…»

Он чуть тронул бабушкино плечо.

— Ба, я пришел. Ты раздевайся.

— А? — Бабушка открыла глаза. — Что? Пришел?

Аппаратик Славик сунул под подушку и тут же уснул.

Сны снились Славику один другого чуднее. Митяй снился, с которым он играл в шахматы; Кубик с совершенно седой бородой и беззубый; футбол, где в чужих воротах стояла его бабушка, а он набегал на нее с мячом; Нинка, ведущая на веревочке комбайн… Машина останавливалась, чтобы пощипать в кювете травы, а Нинка, сварливо ее поругивая, тянула за собой, дергала за веревку…

Из-за странных снов Славик проснулся рано — солнце было еще на стене, а не на полу, где он привык видеть его утром. Бабушка хлопотала в кухне: звенело ведро, гудел казан…

Славик вспомнил вчерашнее и сунул руку под подушку. Мол-стар был на месте. Можно приступать к делу. Сердце у него забилось сильнее.

— Бабушка!

Полина Андреевна тотчас появилась в дверях. Волосы ее были причесаны, в руке она держала поварешку.

— Ты что так рано сегодня? Спи. У меня и завтрак еще не готов.

Славик сел.

— Ба, у тебя спина болит?

— Нет пока. Спина у меня к двум часам одеревенеет.

— А ноги?

— Ноги — к пяти дня. Да и погода нынче хорошая.

— А голова?

— Спрашиваешь у больного здоровье. Я уж и не знаю, когда она болит, а когда нет. Притерпелась. Ты что это обо мне забеспокоился?

— Бабушка, а ты хотела бы помолодеть?

— Как это?

— Ну, чтобы тебе снова стало восемнадцать лет.

— Вот прямо сейчас, что ли? Ой, погоди, у меня там каша твоя подгорит!

Славик пошел за бабушкой на кухню. Полина Андреевна мешала кашу. Пахло знакомым и не очень любимым «Геркулесом», которым снабдили его — четырьмя пачками — дома. Внук сел на табуретку.

— Ба, так ты слышала? Хочешь, чтобы вот сию минуту тебе снова стало восемнадцать лет? Ба, что ты молчишь?

— Думаю, думаю, что бы я делала тогда.

— Я, между прочим, это по правде предлагаю, — сказал Славик. — Мне одни люди, ученые, такой аппарат дали, он молодость возвращает. Хочешь, покажу?

Бабушка усердно мешала кашу. Захватила ложкой, подула, попробовала и выключила огонь.

— Ты уже вон какой вырос, а я и не заметила. Бабушку жалеешь. Я тебе о восемнадцати годах, которые ты Мне предлагаешь, так скажу. — Голос Полины Андревны стал очень серьезным, и глаза смотрели на него как на взрослого. — Восемнадцать — это значит, снова влюбляйся, хороводься, замуж выходи — жизнь, короче говоря, устраивай, не бобылкой же вековать. А мне моего Ивана Сергеича, дедушки твоего, на две жизни хватило бы. Я его ни на кого другого менять не буду. Так что, спасибо, внучек, за доброту твою, только не хочу я одна в молодость возвращаться. А Ивана моего никакие ученые уже не вернут…

Молчал, слушая это, Славик, и бабушка замолчала, глядя на внука, думая, должно быть, понял ли он ее.

Славик понял.

— А знаешь, ба, я ведь тебя вечером, когда ты спала, чуть было без спросу молодой не сделал. Стоило мне кнопку одну, зеленую, нажать… — Славик вспомнил последнее предостережение Грипы и Инструкцию космонавтов. Он бы такое натворил, если б без спросу…

— Хватит разговоров, — сказала бабушка. — Умывайся и садись за стол, завтракать пора.

Когда еда была уже на столе, Полина Андреевна привычно разворчалась.

— Я бы в нынешние восемнадцатилетние ни за какие коврижки не пошла. Девки брюки носят, волосы вздыблены, как со сна, а крашеные… будто маляр их мазал. Радио на животе носят, а орет оно, как на пожаре. На нашу крестьянскую работу смотрят, будто без хлеба всю жизнь обходятся. А хлебушко-то едят, да еще как! И мясо им подавай, а когда услышат, что фермой пахнуло, носы воротят…