Майте Карранса - Ловушка

Мысль о полетах уже не была для нее пустой выдумкой, после того как совсем недавно Марина обнаружила, что феи существуют.

Однако действительность оказалась намного обыденнее, напоминая скорее неожиданное утреннее пробуждение, что ассоциировалось у Марины с резкими перепадами в восприятии верха и низа, вызывавшими у нее невообразимое головокружение. Именно это и происходило на борту самолета «Боинг-737», оказавшегося в зоне турбулентности во время его полета в Дублин.

Марина почти умирала от страха, понимая, что ведет себя неразумно, но опыт подсказывал ей, что все, находящееся наверху без опоры, рано или поздно падает вниз (как ее двоюродный брат, когда дурачился), а все падающее разбивается (как тарелки, которые сами выскальзывали из ее рук, когда она убирала со стола). На ее памяти ни то, ни другое — ни тарелки, ни двоюродный брат — ни разу не сумели удержаться в воздухе.

Из школьной программы Марина знала, что причиной всему является закон земного притяжения, но сейчас ей пришлось усомниться в правильности этого закона и положиться на веру, причем, когда самолет падал вниз и заваливался на один борт — каждый раз заною.

Марина закрыла глаза, чтобы избавиться от головокружения, а также ощущения пустоты в животе, грозившей вырваться через рот. А еще она предусмотрительно закрыла его, чтобы преградить путь не только пустоте, но и съеденному спагетти.

— Ах, какой ужас! — воскликнула слева от Марины Антавиана, карлица-коротышка лет четырнадцати, которой на вид можно было дать одиннадцать. Особо следует отметить, что вела она себя как восемнадцатилетняя, хотя по разговорам ей нельзя было дать больше семи.

— Я точно умру, — захныкала справа от Марины Луси, близорукая девушка лет пятнадцати, в очках, с развитым не по возрасту бюстом. Она замахала руками, призывая на помощь стюардессу.

Самолет летел всего два часа, а Марина уже успела пережить два разочарования. Как своими нарядами, так и всем своим внешним видом ее спутницы не оправдывали ожиданий Марины, и первый полет оказался для нее настоящей пыткой.

Однако все же это было лучше, чем сидеть на уроках математики с лысым преподом, да еще выносить тридцать градусов выше нуля в тени и родителей, все время смотревших на нее с укоризной (правда, так они смотрели на нее с того самого дня, как Марина появилась на свет).

Марина твердила себе, что просто обязана чувствовать себя уверенно (хотя до сих пор точно не знала, чего от нее хотят). Но разве кроме нее кому-то было по силам за один день постареть на два года, подрасти на десять сантиметров, решительно увеличить грудь, надев лифчик на два размера больше, прибавить тридцать пунктов к показателю своих умственных способностей, окончить два класса школы и к тому же изменить цвет глаз и волос?

— Послушай, у тебя сместился правый глаз. Он твой собственный?

Наглая коротышка с актерским именем явно обожала подобные выходки.

Марина выпалила первое, что пришло ей в голову.

— Это связано с атмосферным давлением.

— Что-что?

— Атмосферное давление. Когда самолет резко падает вниз, глаза могут вылезать из орбит.

Антавиана молчала, старательно вспоминая, дошла ли она по физике до темы об атмосферном давлении или же в это время болела ангиной.

— А сейчас он падает?

— Ты разве не чувствуешь?

Когда Антавиану охватывал страх, она вела себя соответственно возрасту. Она вдруг побледнела и на всякий случай зажмурила свои живые, широко распахнутые глаза, прижав пальцами веки, чтобы стекла ее очков не вывалились в иллюминатор.

Марина воспользовалась этим, чтобы вернуть крохотную голубую линзу на прежнее место и мимоходом, пока никто не видел, поправить левую грудь, которая в действительности представляла собой не что иное, как скомканный гольф, засунутый в чашечку бюстгальтера Анхелы.

Луси так укачало, что она ничего не заметила.

Наконец катание по американским горкам, точнее по воздушным ямам, закончилось. Снова загорелся свет, все приободрились, и Марина, то есть уже Анхела, взглянула, по возможности, в иллюминатор.

Самолет приближался к Дублину.

Марине никак не верилось, что с этого самого дня ее зовут Анхелой, что ей шестнадцать лет, что у нее светлые волосы, голубые глаза, что она хорошо говорит по-английски, получив по языку почти отличную оценку. Ведь стоило на нее взглянуть, как все становилось ясно.

Ей, по глупому стечению обстоятельств, досталось среднее место в ряду, чего никто никогда не пожелал бы. И сам этот факт никак не вписывался в новый идеальный образ Марины. Каким образом она позволила втиснуть себя в середину, точно кусок колбасы в сандвич? Одно дело быть воспитанной и любезной, каковой она намеревалась стать, совсем другое — выставить себя в глупом виде, что явно демонстрировало ее нынешнее положение, то есть расположение.

«Что-то пошло не так», — эта мысль не давала Марине покоя, ибо, став другим человеком, она не могла допустить провала. Если она — ее собственная сестра, то должна быть ею во всех отношениях. В подобной ситуации Анхела, наверное, сидела бы непосредственно у иллюминатора, а для того чтобы там оказаться, ей было бы достаточно одной обворожительной улыбки.

Анхела без труда добивалась всего, чего хотела, что лишь усугубляло ее достоинства. Хуже всего, что у Анхелы все получалось красиво в любой ситуации, сколь бы неблагоприятной она ни была. Анхела знала, как завести разговор с продавцом фруктов о белых грушах, знала, как вести себя на дискотеке, забывшись в танце, и как привлечь к себе внимание диск-жокея. Она умела проводить время дома, вечно занятая чем-то: то помогая маме накрывать на стол, то ведя разговоры с аутичным отцом, или рассказывая новые анекдоты Марине, а еще находя время и желание болтать по Интернету и делать домашнее задание.

Чем бы занималась Анхела во время двухчасового полета в Дублин, оказавшись в окружении двух незнакомых девиц?

«Вне всякого сомнения, она подружилась бы с ними», — заключила Марина, удрученная этим открытием.

«Анхела по природе умеет сопереживать», — всегда твердила их мать в супермаркете, покупая одежду старшей дочери и демонстрируя этим, что знакома с книгой Колемана «Чувственное взаимопонимание».

Эту книгу никто не читал, хотя все матери рекомендовали ее друг другу во время своих многочисленных разговоров о воспитании детей. Тема книги сводилась к одному главному принципу: люди делятся на эмоционально разумных и эмоционально неразумных. Все зависит от гена-мутанта по имени «умение сопереживать». Тот, у кого такой ген был, умел сопереживать, что означало нечто вроде умения производить хорошее впечатление на всякого и пользоваться этим, не вызывая ни у кого неудовольствия.