Майте Карранса - Ловушка

Лицо мерзкой Антавианы покрылось краской, и Марина посочувствовала ей.

— Однако первый раз придется изрядно постараться. Пока не научишься, ничего не получится, и парни смоются…

— Вот как…

И хотя Антавиана произнесла это «вот как» с очевидной робостью, Марина разошлась и решила внести уточнение:

— …до того, как у тебя получится. Надо постоянно упражняться. В твоем возрасте я только это и делала. Теперь я отношусь к этому серьезно, у моего парня есть мотоцикл и степень бакалавра.

Коротышка молчала и думала. Марина была уверена, что она нокаутировала ее хотя бы на короткое время. Девица явно считала себя неудачницей: в свои четырнадцать она целовалась взасос разве что со своим плюшевым медвежонком!

— У тебя есть его фотография?

Коротышка загнала ее в угол. Все, у кого были парни, носили с собой их фотографии. Марина явно должна была иметь такую.

Оправдываясь, она указала рукой наверх.

— Само собой разумеется. Она в сумке. В багажном отсеке.

Антавиана тут же вскочила, встала ногами на сиденье и, бесцеремонно открыв багажный отсек, намылилась добраться до сумки Марины.

Марина остановила ее, когда та уже открывала молнию.

— Что ты делаешь! Положи на место! Ты там все перекопаешь!

— Подумаешь, беда какая!

Марине нужно было выиграть время, и она заставила девицу сесть.

— Я сама разберусь, ты ставишь меня в неловкое положение.

Как только Антавиана села, Марина осталась наедине с сумкой, в которой не было никакой фотографии, и начала стремительно думать.

Итак, ей как никогда требовались ловкость рук и изворотливость ума. Поскольку в ее в сумке нет фотографии, возможно, ее удастся найти среди вещей других пассажиров и как-нибудь выпутаться…

Марина небрежно засунула руку в рюкзак слева. Он был черного цвета и явно принадлежал мужчине.

Девушка пошарила в рюкзаке, вслепую нашла бумажник и раскрыла его. Там, среди билетов на метро и оберток от жевательной резинки, обнаружилась помятая фотография какого-то невзрачного типа, катающегося на американских горках «Дракон Хан». [16] Аттракцион в Порт-Авентуре, испанском Диснейленде, расположенном близ Барселоны. Причем различимы были лишь его раскрытый от страха рот и взъерошенные волосы.

Но смотрелся тип неплохо. Ему было что-то между тринадцатью и тридцатью пятью годами. Цвет его глаз, носа и лица определить было невозможно, видны были только зубы и цвет волос. Они были либо пепельными, либо совсем грязными.

Марина, как могла, втолкнула рюкзак на место и, закрыв багажный отсек, снова села рядом с маленьким уродом.

Она нехотя протянула ей фотографию, как будто в мире не было ничего более естественного, чем показывать на борту самолета фотографии парней, устремившихся вниз по «Дракон Хану».

Антавиана разглядывала фотографию с нездоровой жадностью. Она пялилась на нее спереди, сзади, сверху и снизу.

— Лицо видно не очень хорошо.

— Да, фотография смазана. Обрати внимание, здесь горки делают поворот.

— Он какой-то противный!

— Это ты так думаешь!

— Цицерон, что скажешь?

— Просто Чарлз в квадрате.

— Какой он безобразный!

— Вот как? Многих англичан зовут Чарлзами, как их принца. И если ты им скажешь, что тебе он кажется безобразным, англичане посадят тебя в тюрьму!

Антавиана нахмурила брови.

— Он напоминает вон этого, — обличительным пальчиком она указала на боковое сиденье, занятое типом с отсутствующим взглядом.

У Марины началось головокружение, особенно когда Антавиана забрала у нее фотографию и издали приложила ее к профилю странного соседа.

— Они ужасно похожи.

Смущенная Марина резким движением вырвала у нее фотографию.

— Хорошо, отдай обратно, ты нарываешься на неприятности.

И действительно, чудак повернулся и уставился на них. У Марины начались судороги.

Коротышка вполне могла показать ему его же фотографию. К тому же у этого типа была не заслуживающая доверия внешность, от него за версту веяло чем-то злодейским.

«Ясно, чудаку испортили компьютер, из-за чего он готов излить свое раздражение на любого, кто попадется на его пути».

Опасный тип что-то буркнул, потер красные глаза и встал, явно направляясь в туалет. Было немного страшновато, но Марина подождала несколько секунд, неторопливо поднялась следом, спрятав фотографию в карман брюк.

— Я в туалет, — торжественно объявила она своим спутницам, но ее слова услышала добрая часть пассажиров.

Прошло уже тридцать девять часов, двенадцать минут и семь секунд, как он был лишен возможности войти в Интернет. Он не знал, не синдром ли это, но у него дрожали руки, затуманился взгляд и возникло желание убить кого-нибудь. К примеру, этих трех отвратительных девиц, летевших вместе с ним в тот же отвратительный город и прожужжавших ему все уши потоком отвратительных глупостей.

Он до сих пор ничего не знал о Тане, Варлике и Херхесе. В добавление ко всему, Мириора можно было считать таким же мертвым, как и Тутанхамона, и во всем этом был виноват он, Цицерон.

Хуже всего, что все вокруг вели себя так, будто его не существовало, углубившись в чтение журнальных репортажей о кровавых событиях, переживая за знаменитых людей, а Цицерону уделяя ноль внимания. Окружающие не отрывали глаз от цветных фотографий, хотя вовсе не были обязаны сочувствовать его несчастью или интересоваться его душевным состоянием, которое выражало его лицо, а оно было подавленным.

«К сожалению, я этого не видел», — отвечали бы они каждому судье, обвинившему их в нежелании сотрудничать. И дело было совсем не в том, что у кого-то не было желания ничего замечать.

Цицерон чувствовал, что ему страшно. Он долго разглядывал себя в зеркале, удивляясь, почему не смог не привлечь к своей особе ничьего внимания: под его глазами залегли огромные темные круги, сам он был бледный, осунувшийся, а его глаза сильно покраснели, оттого что, оставшись один, он много плакал.

Если честно, все это было побочным эффектом неудачной голодовки, которую он устроил Леоноре, чем в первую очередь воспользовалась его толстая сестра, не преминувшая проглотить его ужин, завтрак и обед. Леонору, правда, это нисколько не смутило — она стала бесчувственной рабыней Эрнесто, который держался жесткой линии и заявлял, что тело человека способно вынести тридцать семь дней без еды, так что его сын, вернувшись из поездки, сможет прожить еще четыре из них и даже успеет составить завещание. Конечно, если не будет есть в Ирландии, чем Цицерон пригрозил родителям.