Сильвана Мари - Последний орк

Только почему у него никогда ничего не получалось так, как он задумал?

Хотя, если хорошенько пораскинуть мозгами, сидеть в Далигаре и упиваться пивом, даже если бы это и было возможным, было все-таки как-то… как бы поточнее сказать…

Морон попытался подобрать подходящее слово.

В некотором смысле…

Ему не хватало Эльфа.

Нелегко ненавидеть кого-то всю свою жизнь, и вдруг… ничего, совсем ничего.

Словно он потерял что-то, словно ему перебили ноги.

Ребенком, когда отец лупил его так, что после этого Морон не мог ходить, он забивался в угол между камином и дровами и, если дело было летом, убивал время тем, что ловил мух и обрывал им крылья. Просто так, чтобы хоть чем-то заняться.

В некотором смысле он чувствовал себя мухой с оторванными крыльями.

Даже если бы у него все получилось и он сидел сейчас в казарме Далигара с кружкой пива в руке, то все равно он чувствовал бы себя так же… словно ему чего-то не хватало. А тут к тому же у него ни черта не получилось… Он остался с пустыми руками.

Шаг за шагом оставались позади мили. Взошло и снова село солнце, потом наступил новый день. Его промочило насквозь ливнем и обсушило теплым ветром, и вот Морон наконец дошел до водопада.

Он мог бы провести остаток жизни в ущелье, где-нибудь возле Догона, выше по течению, подальше от дороги в Далигар. Так он ускользнул бы и от Крешо, и от орков. Он питался бы каштанами, крапивниками, малиновками, улитками, иногда засыпал бы на пустой желудок — ему не привыкать. В зарослях каштанового леса его никогда бы не нашли.

Но дело в том, что… в некотором смысле… ему просто не хотелось этого.

Он мог бы жить под каштанами и ложиться спать на пустой желудок, но ему не хотелось… И потом, рано или поздно кто-то из них, Роби или Крешо, а может, оба сразу, все равно схватят его. И тогда ему придется действительно невесело.

Но его удерживал не только страх: он просто не чувствовал никакого желания. Муха с оторванными крыльями.

Несмотря на то что он знал дорогу и продвигался под покровом темноты, ему приходилось быть очень осторожным во время спуска у водопада.

Крешо, Карен Ашиол, предводитель жителей Эрброу, узнав, что орки захватили земли людей, и вооружившись найденным в пещерах Столешницы оружием, организовал часовых и сигнальные огни.

Морон смог ускользнуть ото всех. Он отлично ползал. Он мог отлично прятаться. В любом человеке есть хоть какой-нибудь талант. Нет человека, который совсем ничего не умеет.

Морон спускался, терял равновесие, падал, но делал все это в полной тишине: никто не заметил его в темноте. Еще до восхода солнца он дошел до бухты Эрброу.

Морская вода оказалась ледяной.

Морон медленно погрузился в нее и вприпрыжку, так как не умел плавать, добрался до рифа Глупого Орка, Последнего Орка. Там он стал дожидаться рассвета. С первыми проблесками зари должен был наступить прилив.

Когда в Доме сирот умер его младший брат, Крешо сказал Морону, что он — что-то вроде орка, потому что воровал кашу даже у своего брата и тем самым убил его. А какое ему было дело до этого сопляка? Тот оставался с мамой еще кучу времени, после того как его, Морона, отправили в Дом сирот. Везет же некоторым!

Наступил рассвет, начался прилив. Морон вздрогнул. На этом его жизнь заканчивалась. Но хоть время своей смерти он смог определить сам — хоть что-то у него все-таки получилось.

Он злился, что приходилось умирать в холоде. Он всегда его ненавидел. Даже летом он постоянно чувствовал холод внутри себя, словно в заброшенном доме, где навсегда погас очаг.

Морон пожал плечами: какая разница, главное, чтобы все кончилось быстро. Все равно на том месте, где он подохнет, ромашки не вырастут.

Но он ошибался.

Когда вода залила его легкие, когда волны унесли его далеко в море, когда наступил отлив и риф снова показался на поверхности, его покрывало несколько ромашек. Совсем немного — маленьких, бесформенных, кривоватых, но они действительно были, будто тщетная и запоздалая немая просьба о какой-то невозможной нежности.

Их никто не заметил.

Следующий прилив смыл их навсегда.

Роби повезло. Дойдя до остатков погребального костра Йорша, орки решили сделать привал. Она услышала их галдеж и поняла, что ее никто не преследует. Роби скакала весь день и всю ночь. Останавливалась у ручьев, чтобы напиться. Срывала с деревьев черешни, воровала морковь и сушеные яблоки на заброшенных фермах и делала привалы лишь затем, чтобы дать немного отдыха Энстриилу. От неимоверной усталости на нее часто находила дремота, она засыпала коротким сном, наполненным кошмарами, и просыпалась от собственных судорожных рыданий. Перед ней сидела Эрброу, молчаливая и словно окутанная сном, и Джастрин, который ныл полночи и продолжал бы до утра, если бы Роби не прикрикнула на него.

Перестав всхлипывать, Джастрин снова завел свои бесконечные речи. Уж лучше бы он продолжал ныть! Джастрин знал о предсказании Ардуина из своих, пусть обрывочных, но многочисленных познаний в истории. Стоило ему осушить глаза, как он взялся за свое: правда ли, что Роби, как и ее предок, могла предвидеть будущее?

Вторая половина ночи прошла в его непрерывных восхвалениях ее ясновидения.

— …Это такая удача — видеть будущее. Ты всегда будешь знать, что делать, что говорить, не то что мы, обыкновенные люди… Ты всегда будешь знать, что должно произойти! Это все у тебя перед глазами. Стоит всего лишь зажмуриться. Тебе все так легко… ты все знаешь…

Когда Джастрин затягивал свое, его было не остановить. Если он натыкался на интересную для него тему, то мог говорить часами, от восхода до заката и потом снова до восхода, и все это без малейшего перерыва, кроме как на то, чтобы набрать в легкие воздуха.

Роби пыталась собраться с мыслями, но голос Джастрина непрестанно звенел у нее в ушах.

Она ненавидела его и мысленно проклинала, но не той злобной ненавистью и тяжелыми проклятиями, которые предназначаются обычно врагам, а с добродушием, с каким мы обычно проклинаем прилипшего к нам докучливого человека.

Лишь полный кретин мог считать ее видения благом. В действительности же они были обрывочными, запутанными, непредсказуемыми, почти всегда непонятными и противоречивыми, иногда совершенно абсурдными. Они помогли ей в детстве в ее нелегком бегстве с Йоршем, в остальных же случаях она понимала их смысл, лишь когда уже было слишком поздно. Видения казались ей все более ненужными, тягостными и надоедливыми, как мухи в летний полдень. Когда Йорш отправился на смерть, единственным видением, занимавшим ее мысли и не дававшим думать ни о чем другом, был образ бегущей волчьей стаи.