Сильвана Мари - Последний орк

— Эй, смотрите, — сказал кто-то, — ромашки!

— Ромашки! — удивленно воскликнул другой. — Когда умер дракон, земля тоже покрылась ромашками… Значит, он и вправду подох!

У Роби закружилась голова: на мгновение она подумала, что, может быть, и правда все кончено.

Она побледнела, но все еще продолжала отгонять от себя эту ужасную мысль. Роби чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.

Для того чтобы удержаться на ногах, ей понадобилось нечеловеческое усилие воли.

Больше всего на свете она хотела упасть на колени и плакать, плакать, пока не умрет, но она не могла себе этого позволить. Не здесь. Не перед ними.

Словно во сне, она видела, как люди Судьи накидали кучу дров и положили на них тело ее супруга. Видела, как бросили факел. Видела, как поднялось пламя.

Они хотели быть абсолютно уверенными, что никакое волшебство, никакой трюк не сможет вернуть к жизни Последнего Эльфа.

В первых лучах рассвета дым поднимался высоко в небо, почти сливаясь с ним, но небо оставалось немым и ко всему безразличным.

Вопреки любой логике, Роби все еще ждала, что что-то произойдет, что этот кошмар наконец прекратится, надеялась услышать голос Йорша, увидеть его среди языков пламени, как это обычно разыгрывают в своих представлениях бродячие артисты.

Роби ждала, что небеса разверзнутся и поглотят землю, но ничего подобного не случилось.

Погребальный костер медленно догорал. Над миром взошло солнце, поднялось к зениту. Роби весь день простояла на ногах, не двигаясь с места, чувствуя тяжесть своего будущего ребенка, неподъемную, словно каменный жернов, и невыносимо страдая от жажды.

Кто-то милостиво дал немного воды Эрброу и пустил ее размять ноги. Сжавшись в комок, Джастрин все еще продолжал свое непрерывное нытье.

Огонь погас лишь тогда, когда больше нечему было гореть.

Все кончено.

Ничего из того, на что она надеялась, не произошло.

Роби затошнило, и она испугалась, что упадет.

Один из людей Судьи, вооружившись огромным топором, положил меч Йорша на выступ скалы и ударил изо всех сил. Скала раскололась, топор разбился вдребезги. Меч остался невредимым, и клинок его ярко озарил своим холодным сиянием начало нового дня. То же случилось и с короной, когда по ней ударили тяжелой дубинкой, которая разлетелась на тысячи кусков, тогда как на короне не осталось и царапины, а ее узор из плюща продолжал излучать мягкий голубоватый свет, каким мерцают первые звезды летней ночью.

Солдат беспомощно посмотрел на Судью. Меч Йорша и корона Роби так и остались лежать на скале.

От грохота Роби пришла в себя. Тошнота исчезла. Ярость переполнила ее и придала ей сил.

Она уничтожит их всех.

Ее ярость все росла и уже переходила границы разумного.

Она уничтожит их всех, с первого до последнего, а заодно и их друзей-орков.

Она сотрет их с лица земли.

Она будет слушать их мольбы о милосердии лишь затем, чтобы посмеяться им в лицо.

— Я проклинаю вас, — спокойно и уверенно произнесла она ледяным тоном.

Наступило молчание.

— Я, Роза Альба, наследница Ардуина, проклинаю вас всех. Ваши тела обратятся в прах, ваши души сгниют, иссушенные ужасом. Ваши кости будут валяться вне могил, обглоданные собаками.

Роби долго искала взглядом Морона и наконец увидела, что тот прятался в тени скал, закрывавших ущелье с востока.

— Я не знаю, веришь ли ты в какого-нибудь бога, но если веришь, то моли его помочь тебе скрыться от меня и умереть раньше, чем я тебя найду, — бросила она ему.

Потом Роби повернулась к Судье и обратилась к нему с абсолютным спокойствием:

— Я проклинаю тебя, — четко, почти по слогам проговорила она. — Ты умрешь в ужасе. Твои потомки умрут в мучениях — будут просить о милости, но не получат ее, как не получила ее сегодня моя дочь…

Ее прервал стон Эрброу. Роби оторвала взгляд от Судьи и повернулась к девочке. Нужно успокоиться. Нужно подумать о дочке.

— Ты глупа, женщина, — раздался голос Судьи. — Думаешь, после этих слов я оставлю тебя в живых?

— Ты никогда и не собирался оставлять меня в живых, грязный тиран, — бросила ему в ответ Розальба. — Ты недостоин называться даже подлецом, слово «гад» тускнеет по сравнению с тобой, слово «свинья» превращается в грязь.

— Я — король, самый великий из всех, когда-либо существовавших на земле, самый любимый в мирное время, самый грозный в военное. Я подобен лишь себе самому! — раздраженно пролаял Судья, но потом снова взял себя в руки: — Впрочем, я признаю, что не имел намерения оставлять тебя в живых. Ни тебя, ни твою соплячку. Тебя сложно назвать образцом покорности, и, если я пощажу тебя, через несколько недель на свет появится еще один представитель племени, начало которому положили вы с Эльфом, не так ли? Что касается твоей дочери, то после того, что она здесь увидела, ее волшебные силы, если таковые имелись, должны были исчезнуть. Как ты, наверное, уже поняла, боль уничтожает волшебство эльфов, но я предпочитаю не рисковать. Мир вполне может обойтись без этой полукровки, в жилах которой течет наполовину человеческая кровь, наполовину эльфийская.

— Но ее кровь все же лучше твоей — смеси крысиной, змеиной и в придачу блошиной, тараканьей и клопиной крови.

Будто во сне, Роби услышала, как Судья отдал приказ убить ее вместе с дочкой, и немедленно. Она не испытывала страха. Она закрыла глаза и ничего не увидела, никакого видения, но все равно ей совсем не было страшно. Она не знала, что может случиться, но верила в то, что ни она, ни ее дочь не умрут сегодня. Роби вновь повторила себе, что она наследница Ардуина, а Ардуин приказал высечь на стене свое предсказание, потому что видел живых потомков и их победы. Она и ее дети выживут. Она победит.

В этот момент пожилой воин с тяжелой золотой цепью на шее подошел к Роби. Он взял ее за плечо, потом вдруг повернул спиной и одним ударом меча разрубил веревки, крепко связывавшие ее руки. После чего приставил острие своего клинка к горлу палача, и тот мгновенно отпустил Эрброу. Роби бросилась к дочери и наконец-то смогла взять ее на руки. Девочка дрожала, но в который раз удержалась от плача.

Кавалерист встал между Роби и остальными.

Голос Судьи остался спокойным и холодным:

— Фоллио, граф Далигара, вы несколько поздно вспомнили о том, что вы предатель, не так ли?

— Да, поздно, — подтвердил тот, — слишком поздно. Непростительно поздно. Необратимо. Я давно уже потерял мою душу вместе с моей честью, и потому для меня будет облегчением потерять и жизнь, которую вы превратили в поток грязи и невинной крови. Каждый завтрашний день, становясь сегодняшним, не приносит с собой надежды, а лишь приближает смерть, от которой тоже не приходится ждать облегчения. Увязнув в трусости и лени, в глупой надежде на то, что таким образом можно избегнуть намного большего зла, убедив себя, что этим я помогаю строить новый, лучший мир, в котором когда-нибудь блеснет хоть слабый луч справедливости, я смотрел, как вы совершаете преступление за преступлением, и не вмешивался, превращаясь в вашего сообщника. Я тонул в грязи и в крови, следуя за вами, и чем глубже я увязал, тем труднее становилось выбраться. Боясь признаться самому себе, что я оказался соучастником ваших преступлений, я убедил себя в том, что верю в вас, что все это не ложь, не безумие. Я смотрел, как вы подло убивали Последнего Эльфа, и ничего не сделал, чтобы остановить вас, ведь отказаться от того, что его племя преступно, значило бы признать преступником самого себя, ставшего вашим пособником в уничтожении эльфов. Но я не буду смотреть, как вы убиваете женщину, которая ждет ребенка, и двухлетнюю девочку.