Сильвана Мари - Последний орк

Роби, если я постарею, ты и вправду меня разлюбишь? Моя единственная любовь, когда я буду говорить, как старый рыбак, или солнце станет обжигать мою голову, голую, словно только что вылупившийся, не оперившийся еще птенец чайки, ты и вправду будешь меньше меня любить? Твое лицо и твоя улыбка тоже изменятся, неся на себе следы палящего солнца, под которым ты собирала крабов для нас обоих. Точно так же моя любовь к тебе не остается неизменной, а растет с каждым днем, поэтому радость оттого, что ты рядом со мной, с каждым днем становится все больше и светлее. На твоем теле останутся следы рождения наших детей, на твоих волосах — следы времени, приведенного нами вместе, рука об руку. С тех пор как я знаю, что дни мои не бесконечны, сияние их умножилось; невообразимое движение звезд, и приливов, и этого маленького стебелька травы стало реальным, потому что я могу мерить их моим временем. Моя госпожа, в вашем взгляде блестит гордость орлов и нежность солнца, отраженного в море. Голова ваша поднимается над плечами с непобедимой силой волн и в то же время с мягкостью, с которой покрывает вода песчаный берег в летние вечера. Когда вы наклоняетесь над нашей дочерью, ваша улыбка светится тем самым светом, каким солнце согревает землю. Когда я наклоняюсь над вами, в вашей улыбке появляется загадочность луны, легко парящей между волнами и облаками. Моя госпожа, вы обладаете мужеством целой армии в разгар сражения, и ничто никогда не сможет одержать верх над вами, даже сама смерть, ибо вы преодолели страх и перед ней. Моя госпожа, умоляю вас, не плачьте. Я не в силах выдержать вашу боль. Сегодня я видел ваши слезы, и они были для меня бесценным даром, ибо я знаю, что вы оплакивали мою смерть, но умоляю вас, поклянитесь, что глаза ваши останутся сухими и лицо спокойным в момент моей смерти, если судьбе будет угодно, чтобы я умер раньше вас.

Йорш улыбался. Роби пыталась вспомнить еще какие-нибудь слова, произнесенные Птицей Феникс, но они терялись в улыбке супруга. Все исчезало в звуке его голоса. В ее голове вновь и вновь звучало лишь одно слово: супруг. Он — ее супруг. Они любят друг друга, и Эрброу — их дочь. Роби уже почти не помнила слова, причинившие ей такое страдание.

— Тебя будут есть черви, — пролепетала она из последних сил. Слезы, бороздившие ее лицо, постепенно высыхали, как дождевые капли после летней грозы, когда черные тучи исчезают на горизонте и возвращается голубое небо.

— Но, госпожа моя, — запротестовал Йорш, стараясь вернуть ей здравый смысл и разводя руки в стороны, чтобы придать больший вес своим словам, — целые отряды червей дали пищу куропаткам и фазанам, которыми ваш отец кормил вас в детстве. Сейчас жирные черви, падая во время гроз с камней, кормят рыб, которыми питаемся мы. Было бы непростительной невежливостью ничего не дать им в ответ!

Все еще не переставая плакать, Роби не смогла удержаться от смеха. Эрброу захлопала в ладоши от радости.

Не зная, плакать ей теперь или смеяться, Роби взглянула на своего супруга.

Он больше не был бессмертен.

Они умрут вместе. В глубокой старости. Держа друг друга за руку.

— Знаешь… — начала было она. Слова давались ей с большим трудом, чем она представляла: слишком долго отодвигала она этот момент. — Знаешь, мое имя…

Но она не смогла закончить. Ее прервал крик Эрброу.

Роби и Йорш одновременно повернулись в ту сторону, куда указывала девочка.

Птица Феникс горела. Столб огня полыхал на фоне темного горизонта, озаряя все вокруг необыкновенным светом, голубым с золотым и серебряным отливом.

Огонь не утихал почти половину ночи. Северный ветер, гулявший по берегу, не в силах был потушить пламя, а, наоборот, раздувал еще больше, увеличивая его красоту и мощь.

Но если сияющее пламя поражало своим великолепием, отражаясь в ночных волнах, то ужасный запах горелого мяса заполнял зловонием дома, находившиеся с подветренной стороны.

Прибежали и другие жители: почти все они пытались потушить огонь морской водой или своей драгоценной одеждой, но тот ничему не поддавался. Все дети, начиная с Эрброу, испуганно плакали.

Роби была взволнована реакцией девочки, но даже силой не могла увести ее оттуда: малышка цеплялась за все, что попадалось ей на пути, лишь бы остаться. Кроме беспокойства за Эрброу, Роби подавляло чувство вины, и при этом она злилась на глупое создание, которое, так или иначе, умудрялось и сейчас держать их в кулаке.

Меньше всех тревожился Йорш: он уверенно повторял всем, что периодическое самосожжение есть обычное окончание очередного жизненного цикла фениксов. Но час проходил за часом, и его уверенность тоже стала постепенно испаряться.

Наконец, когда уже зашла луна, голубые и серебряные языки пламени потухли, и на их месте вновь показалась Птица Феникс. В ее оперении к голубым и серебряным цветам прибавились золотые разводы. Форма тела тоже изменилась, но не в лучшую сторону. Крылья, и так смехотворно короткие, не позволявшие ей летать, стали еще короче. Шея удлинилась, клюв еще больше заострился, а голова осталась почти без оперения. Все вместе уменьшало сходство феникса с курицей, но увеличивало сходство с фантасмагорическим стервятником цвета моря и восхода.

Эрброу и остальные дети постепенно успокоились. Один за другим все отправились спать.

Роби, разъяренная, как никогда раньше, совершенно вышедшая из себя, взяла Эрброу на руки и с решительным видом встала перед Птицей Феникс.

— Пусть только моя дочь еще раз из-за тебя заплачет, и я сверну твою вшивую шею! — злобно пригрозила она.

После чего она развернулась и пошла укладывать Эрброу спать. В огне, должно быть, сгорели последние крохи вежливости Птицы Феникс, как и ее память: заметно более визгливым, чем прежде, голосом она объявила, что понятия не имеет, кто эта ужасная женщина, и совершенно не собирается — она, гордость мироздания и краса Вселенной, — выслушивать угрозы какой-то бабы из-за какой-то презренной соплячки…

Роби уже ушла; Птице Феникс ответил Йорш.

— Госпожа, — безмятежно заявил он, — если вы еще раз посмеете назвать мою дочь «презренной соплячкой», я обещаю насадить вас на вертел, посыпав розмарином и нафаршировав кедровыми орешками.

— Посыпав розмарином и нафаршировав кедровыми орешками?

— Отличный рецепт для рыбы, — невозмутимо объяснил Йорш. — Конечно, мои познания в кулинарном искусстве оставляют желать лучшего, но мне кажется, что он подойдет и для вас.

— Господин, — проговорила Птица Феникс сдавленным голосом, — я вижу вас впервые в жизни, но мне кажется, что вы являетесь не кем иным, как эльфом!

— Я и есть эльф.

— Но эльфы не едят никого, наделенного мыслью!

— Совершенно верно, и, съев того, кто зовет мою дочь «презренной соплячкой», я ничуть не нарушу этого правила, — заметил Йорш. — Госпожа, — он попрощался небольшим поклоном и тоже отправился спать.