Сильвана Мари - Последний орк

Сначала Эрброу думала, что все в порядке.

Ее дни снова протекали без серьезных потрясений. Достаточно было следить, чтобы Человек Ненависти не подходил слишком близко и чтобы Птица Феникс не горела, и жизнь более или менее шла своим чередом.

Ненависть Человека Ненависти увеличивалась с каждым днем.

Эрброу чувствовала, как бешено, чуть ли не до боли, билось ее сердце, когда его кривой силуэт показывался на берегу, а рядом с ней не было ни мамы, ни папы, чтобы взять ее на руки.

Когда горела Птица Феникс, что происходило теперь почти ежедневно, случалась странная вещь — она не могла уйти. Эрброу чувствовала, что это было бы невежливо, как сказал бы ее папа. Чувствовала, что должна была стоять и смотреть. Кроме ужасного запаха горелого мяса, это пламя рождало также какую-то странную смесь обиды и сожаления, которой она не могла подобрать название. Эрброу казалось, что единственным, что может хоть как-то успокоить или, по крайней мере, не увеличить обиду и сожаление, терзавшие Птицу Феникс, было присутствие публики.

Зато мама больше не грустила, даже наоборот: в ее манере улыбаться появилось что-то, чего не было раньше.

В общем, все было в порядке.

Но неожиданно случилось что-то плохое, и Эрброу не понимала что. Мама вдруг изменилась. Небо оставалось по-прежнему голубым, море — спокойным, но внутри мамы опять появился страх, как тогда, когда смерч разрушил селение и море превратилось в страшное рассерженное чудовище.

Со времени их нелегкого путешествия из Далигара на берег моря у Роби не было видений. Прежде они указывали ей дорогу, давали уверенность в невероятной победе в каждом их сражении, убеждали в правильности их решений, но потом исчезли. В последнем она увидела детские руки, занятые игрой, поэтому верила, что они с Йоршем поженятся и у них будут дети. Роби не разглядела лиц и не смогла понять, сколько их будет: видение было слишком запутанным — лишь детские ручки и игрушки, которые возникали поочередно, показываясь и вновь исчезая. Среди игрушек были немного кривой волчок, некрашеная деревянная лошадка и еще кукла и лодочка, которые сделали ей в детстве родители и которые Йорш отдал Роби, когда нашел и узнал ее. Она знала, что, когда Йорш был маленьким, у него были волчок и деревянная лошадка. Волчок она даже увидела на несколько мгновений: изящная игрушка, расписанная всеми оттенками голубого цвета. Судья-администратор раздавил ее ногами в их единственную встречу с ним. Это произошло, когда Йорш пришел в Далигар спасать Роби — один против всего гарнизона, если не учитывать помощь мышей подземелья и двух дезертиров, Мелилото и Палладио. Деревянную лошадку, тоже наверняка эльфийской работы, Йорш потерял сам — она выскользнула у него из рук от чихания дракона, Эрброу-старшего, и упала в кратер вулкана, который согревал пещеру.

Когда родилась Эрброу, Йорш попросил Соларио сделать для нее волчок и лошадку. Волчок получился асимметричным и крутился немного криво, задние ноги лошадки вышли слишком тонкими, а шея — слишком длинной. Роби узнала в них игрушки из своего видения.

После завершения их путешествия дар предвидения, если только это был дар, исчез. Теперь же видения снова вернулись, но оказались проклятием.

Роби видела темные пучины, которые накладывались друг на друга, видела нечто, что разрушало свет.

Она видела не просто темноту, а что-то большее. Свет уничтожает тьму: достаточно одного луча, чтобы разогнать самый плотный мрак. Роби же видела тьму, которая пожирала свет: достаточно было одного лишь ее клочка, и свет уничтожался. Когда она закрывала глаза, появлялась мрачная и страшная, полнейшая темнота. Будто что-то с минуты на минуту готовилось обрушиться на мир.

Роби разрывалась между желанием поделиться всем этим с Йоршем, раз и навсегда доведя свой рассказ до конца и открыв свое подлинное имя, и надеждой на то, что эта странная галлюцинация все-таки не имела никакого значения.

Может, это было не настоящее видение, а просто результат ее усталости. Она постоянно чувствовала себя уставшей. Все чаще она не могла держаться на ногах. Постоянно хотелось спать. Ее часто тошнило, — наверное, из-за зловонного запаха горелого мяса, который стоял теперь над селением.

Птица Феникс горела все чаще, практически ежедневно. Остальные жители привыкли к этому и весело спрашивали друг друга, когда Птица Феникс снова устроит фейерверк. Лишь Эрброу никогда не шутила над этим: она относилась к горению Птицы Феникс как-то по-другому. Каждый раз, когда злобное существо загоралось, Эрброу не отводила от нее полных страдания глаз, но наотрез отказывалась уйти.

После каждого сожжения Птица Феникс возрождалась с еще более пышным оперением, прямо пропорционально которому увеличивалась ее злоба. Воспоминания ее становились все запутаннее. В предпоследний раз она уже не помнила, кто такие эльфы. В последний — кто такие фениксы. Она ни на мгновение не умолкала. Речь ее была полна непрерывных жалоб на то, что ее собственная красота стала подвластна времени и что боги не пожелают принять ее, обрамленную сединами старости. Если кто-нибудь совершал ошибку и пытался похвалить перья Птицы Феникс, золото и серебро ее крыльев, то требования уверять ее и утешать становились все более частыми и настойчивыми, приобретали гигантские размеры, что ничуть не уменьшало и не успокаивало переполнявший ее страх. Постоянная визгливая болтовня феникса ужасно действовала на нервы, и, может быть, из-за этого Роби так уставала.

Она приняла решение: почти наверняка видения были ложной тревогой, но, как бы невероятно это ни звучало, Роби не имела права и дальше держать все в себе. Хватит капризов и кокетства. Она уже вышла из этого возраста. Ей было стыдно перед Йоршем: она никогда не делилась с ним своей уверенностью в том, что у них есть будущее, оставляя его в тисках ужасной тревоги за то, суждено ли им увидеть завтрашний день.

Ей пришлось бы признаться, что она сомневалась не только в нем, но и в его любви к ней; но она верила, что он не рассердится, а, наоборот, будет любить ее еще больше.

Роби спрашивала себя, как только могла она ждать так долго, как могла до сих пор не успокоить Йорша тем, что все древние предсказания сбылись.

Йорш сидел вместе с Джастрином на толстом стволе сосны, которая от постоянного ветра росла почти горизонтально. Эрброу играла недалеко от них. За ее спиной прошел Морон, скривившись и сгорбившись, как всегда, и неся в руке одну из своих ужасных ловушек для крапивников. Роби, как обычно, почувствовала при виде его отвращение, но, как справедливо гласили Правила основания города, они жили в свободной стране, где нельзя было изгнать кого-то или наказать лишь потому, что он вызывал неприязнь и отвращение.