Карри - То, что меня не убьёт...-1

— Мы всегда с тобой вместе сидели! Пока она не пришла! — взывала к прошлому Ольга. — Кто она такая?!

— Она на мою сестру похожа, — попытался достучаться до понимания мальчик.

— Она не твоя сестра! Это мы — твоя семья! Все наши! А она — родительская!

— Никитина, ты дура? Ты к ней меня ревнуешь? Влюбилась, да? — пустил он в ход тяжёлую артиллерию.

— А если и так?! — не сробела она.

На что он резонно ответил:

— Ну, я-то тебе ничего не обещал. Ты мне тоже как сестра. Но она — маленькая.

— Предатель! — возмутилась она. Он тоже разозлился:

— Да кого я предал?! Сказал — отвяжись, влюбись в кого-нибудь другого! Мне ты не нужна!

— Я не могу в другого! Не могу! — доказывала она, теряя надежду. Он отрезал:

— А я в тебя не могу! И не указывай мне, как мне жить! Я тебе ничего не должен!

— Ненавижу! Ты ещё пожалеешь! Я её убью! — отчаялась она.

— Дура! Точно — дура! — подытожил он. И ушёл, хлопнув дверью.

В общем, очень содержательно побеседовали. Как глухой со слепым. Столь же гордая, сколь и ревнивая, Ольга не позволила себе заплакать, пока не осталась одна, а тогда, думая, что никто не слышит, ревела на том крыльце до самого отбоя. И что характерно, курить в тот вечер никому не приспичило.

Воспоминание было столь живо, что Серёга бормотнул:

— Никогда не женюсь. Они все дуры.

Миль фыркнула.

И оба схлопотали по замечанию.

Никитина не приходила на уроки ещё несколько дней. В классе стало спокойно, насколько это возможно для школы.

У Миль успеваемость снизилась, как никогда. Учителя, жаловавшиеся появлявшейся каждый день в школе Марии Семёновне, получали один ответ:

— Надо подождать. У девочки трудный период, но скоро все наладится.

Миль, конечно, пыталась слушать учителей и выполняла домашние задания — для экономии времени прямо на уроке или уж, на худой конец, на перемене. А всё остальное время у неё уходило на привыкание и тренинг. Существовало словно два мира: в одном жили люди как люди, просто разговаривали, ели-пили, дружили и ссорились, ходили туда-сюда, что-то делали — и всё было правильно и привычно; и во втором жили-были точно те же самые люди и занимались тем же самым… и ещё кое-чем, о чём даже не подозревали. Где-то в книгах мелькали ответы на незаданные ими вопросы, лежали намёки на невостребованные ими знания, избыточные, экзотичные, непривычные, трудные и ненужные. А Миль, давно отвыкшей замечать суету старавшихся оставаться незамеченными ею теней, пришлось снова привыкать их видеть, как в далёком младенчестве. Теперь они не вводили её в панику, скорее забавляли своим смущением оттого, что не успели скрыться с её глаз — ведь и для них оказаться у кого-то на виду было странно и неловко. Бабушка их, кстати, постоянно, как внучка, не наблюдала, ей для этого приходилось усилием перестраивать восприятие. А девочка приобрела привычку смотреть в пол, или поверх голов, или закрывать глаза и слушать — последнее, кстати, не очень помогало: с закрытыми глазами ярче становились свечения энергополей и явственнее — тот постоянный шум, что сопутствовал ей с недавних пор повсюду, кроме стен родной квартиры. Болели и глаза, и голова, которая ещё и кружилась, сводило живот.

Единственным спасением было умение отгораживаться от всей этой суеты, словно каменеть и внутри, и снаружи. Тогда становилось тихо-тихо, спокойно, даже если вокруг бушевала спартакиада или большая перемена. Но вечно жить, заблокировавшись, было нельзя: бабушка сказала, что эти муки необходимы, чтобы окрепнуть, привыкнуть к ним настолько, чтобы их почти не замечать. И, как всегда, бабушка оказалась права: Миль чувствовала, что где-то в ней что-то меняется, сдвигается, уплотняется и растягивается, и вот уже не слепят сетчатку сполохи аур… Не давят на мозги, закладывая уши, постоянные гул и бормотание от присутствия большого количества народу… Не сжимается сердце и не выворачивается желудок, когда приходится сидеть в очереди к врачу… «Процесс пошёл», — заметила бабуля, пичкая внучку какими-то лекарствами домашнего приготовления. От них ли или по причине выматывающих «процессов» девочка засыпала, едва добравшись до своего диванчика, а иногда и на уроках. Поскольку сидела она на первой парте, не замечать этого учителя не могли, но, в нарушение всех правил, маленькую ученицу не будили. А возмущённым одноклассникам было сказано, что, если они смогут, как она, проснувшись, ответить урок и повторить то, о чём говорилось в классе во время их сна, то им позволят даже носить с собой подушку, а не то, что спать на уроке. Популярности такая привилегия ей не добавляла, но эти провалы в сон на уроках бывали краткими, минут по десять-пятнадцать, и одноклассники не всегда, в отличие от учителей, были в курсе. Серёга на претензии только молча хмурился, и связываться с ним никому не хотелось.

За всей этой адаптацией Миль и не заметила возвращения в класс Никитиной. Так, почуяла появление дополнительной ауры в привычной палитре класса, оглянулась — о, кто пришёл! Ольга на взгляд кивнула — небывалое дело, поздоровалась по-человечески! Миль ответила, и тем их контакты и ограничились. Предложения подружек устроить привычную пакость энтузиазма у Ольги не вызвали, те поудивлялись, но достойной замены атаманше не выдвинули и постепенно к её новому поведению привыкли. Приближался очередной Новый год, конец полугодия, проверочные и контрольные, исправления отметок, подготовка к маскараду — забот у всех был полон рот.

Миль тоже ждала каникул с нетерпением — чтобы посидеть дома с бабулей, на любимом уютном диване и просто побездельничать… И чтобы вокруг — никого… И не надо было беспокоиться, а действительно ли Никитина угомонилась или только затаилась и надо за ней приглядывать… Школа её на этот раз вымотала. Да и выглядела она и в самом деле плохо.

И вот, наконец, классный час, Лидия Сергеевна объявляет полугодовые отметки по всем предметам, жужжит о чём-то ещё… Миль на отметки наплевать. Она сидит и слушает, где кто поблизости есть живой, это забавно: в шкафу мелкое множественное шевеление — скорее всего, тараканы. За соседней стеной скучилась плотная масса крупной мыслящей живности, там, в шестом «А», тоже классный час. За другой стеной… возле окна… много небольших тел… Да это же воробьи греются — там в плохо заделанную щель теплом несёт из класса. Ну, выше тоже люди… Ниже… так, ниже пусто. Если не считать нескольких живых комочков покрупнее таракана, но поменьше воробья… кто такие? Мыши, не иначе. Всю школу как улей рассматривать не будем, не то затошнит ещё… А, чтоб тебя!..

Миль вскочила, зажала рот, и помчалась прочь из класса, под негодующий вопль Лидии Сергеевны: