Карри - То, что меня не убьёт...-1

В гостиную выходили двери нескольких комнат: справа то, что звалось, видимо, кабинетом, по центру — спальня с примыкающей гардеробной, и слева — то, что здесь являлось ванной. Назначения доброй половины оборудования ванной Миль не знала, но с душем разобралась, как и с моющими средствами, благо, на них имелись надписи. Пахло всё это изумительно, и Миль с удовольствием потратила некоторое время на то, чтоб рассмотреть все флакончики и баночки с красивыми этикетками и перенюхать крышечки. После долгих месяцев стерильно-безликого бокса с никогда не гаснущим светом, голыми стенами и полом и неподвижным безвкусным воздухом запахи казались цветными и осязаемыми, а краски — звучными.

Однако, всё приедается, а надо было ещё высушить и причесать волосы… А потом где-то внизу найти столовую… которая, надо думать, тоже не похожа на забегаловку с соседней улицы, где они с бабулей как-то перекусили горячими пирожками… А силы на исходе, как поняла Миль, когда присела на минутку перед зеркалом, а подняться не смогла.

«Отдохну немножко», — решила она, кутаясь в пушистый халат. И, выронив расчёску, заснула, опустив голову на подзеркальный столик.

Спала и не слышала ни стука в дверь, ни того, как дядя, потоптавшись возле, догадался-таки перенести племянницу в постель, а потом сидел рядом, разглядывая свою вдруг переставшую болеть ладонь, обычно затянутую в перчатку: за долгие месяцы он привык к этой боли, которая если и становилась порой слабее, то ненамного — а теперь не болела совсем! Как и предсказала мать, ожог не удавалось залечить никакими средствами, лучшие целители клана разводили руками. Хорошо ещё, что рана не увеличивалась — значит, он не был такой уж свиньёй — но ведь и не уменьшалась… А тут перестала ныть. Только оттого, судя по всему, что ладошка спящей девочки случайно легла на его ладонь.

Ах, мама, мама…

Ну, как ни хорошо, а нельзя же сидеть здесь вечно.

Стараясь не потревожить, он осторожно прикоснулся губами к детским пальчикам, снял их со своей ладони и вышел. Отец ждал к обеду.

Ждал обоих, но не удивился, увидев, что сын пришёл один. Дорога была долгой и далась девочке нелегко, да и привезли её не то чтоб из санатория.

— Это даже хорошо, что она сейчас спит. Быстрее придёт в себя, — заметил Ксанд. — А ты-то почему плохо ешь?

Сам он ел с аппетитом и пребывал в отличном настроении. Юрий понимал, почему. Годы и годы, всю свою жизнь Ксанд воевал. Можно спорить о его методах и потерях среди его бойцов, но нельзя не признавать его заслуг. Выиграв Приз и встав во главе рода в двадцать лет, он правил твёрдой рукой, и то, что изменённые сегодня не боялись жить среди нормальных и могли ходить по земле, не оглядываясь на каждом шагу — во многом и его заслуга. И что битвы с кланами других городов перестали быть смертельными побоищами, а превратились в подобие Олимпийских Игр — пусть и не всегда бескровных, но не на поголовное истребление, а всего лишь с возможным смертельным риском среди игроков-неудачников. И медленно, но верно возрастающий процент прироста населения мутантов стал возможен не без его заботы о каждом ребёнке и взрослом. Да, иногда его забота плотнее, чем кажется разумным, но, как показывает исторический анализ, его решения чаще поздно, нежели рано оказываются единственно верными из всех. И всё же как тяжело бывает подчиняться его воле!

И сколь редко случается, что интересы рода совпадают с его собственными настолько, чтобы Ксанд был тоже счастлив — просто, по-человечески, счастлив. Марийса была моложе него на — Боже мой, на тридцать лет! Но она оказалась той единственной за всю его жизнь, которую ждало его сердце. Влюблённая в другого девочка-подросток, она и не воспринимала его никак иначе, чем Великий Владар, не то человек, не то монумент, но не мужчина с душой и сердцем. Что ж, он-то умел ждать. Можно, конечно, сказать, что он подстроил провал её мужу. Что нарочно не выкупил его у соперников. А можно — что женская любовь, как часто бывает, оказалась сильнее мужской. И Горигор, если бы очень хотел вернуться, нашёл бы и силы, и способ, а не остался бы в чужом роду улучшать породу. Только об этом доброжелатели почему-то не поведали юной жене Великого Владара. И сам он не смог разбить её сердце ещё раз, рассказав ей, как живётся её первой любви в не таком уж и далёком городке, и сколько на самом деле сестёр и братьев у её дочки Валентины… Всё, что он позволил себе, когда она ушла от него, разрываясь от горя и любви — попросил присматривать за ней и детьми обязанного ему человека. Ксанд нашёл в себе достаточно сил не мешать ей жить так, как она решила. И даже горько радовался за неё, видя, что и она, и Николай смогли привязаться друг к другу. Только иногда не выдерживал и приходил посмотреть со стороны, как растёт его сын. Не его вина, что Юрик начал развиваться чуть раньше и сам почуял в наблюдавшем за ним мужчине родную кровь — как и Миль почуяла её в бабушке и в дяде. А может, это Ксанд, обладающий очень сильным Даром, его неосознанно инициировал. Так или иначе, но из дома в пятнадцать лет Юрий ушёл сам. Оставил матери письмо. Малодушно поступил? Возможно. Но не более малодушно, чем нашедший письмо Николай, который целый год мучился и помер, но так и не передал его Марийсе…

И Марийса так и считала Ксанда подлецом, а Горигора — погибшим, Юрия — пропавшим, а Николая — мужественным и святым.

В результате Юрий, всё же явившийся, чтобы попытаться примирить любимых родителей между собой, схлопотал мощное проклятие, прекрасная Марийса рассталась с жизнью, а Миль едва уцелела, но попала-таки в руки Ксанда Владара.

Воистину, хочешь повеселить Господа Бога — расскажи Ему о своих планах…

Так что почему же теперь Ксанду, столь долго издалека присматривавшемуся к внучке Марийсы, не радоваться?

И с чего особенно ликовать Юрию, ломающему голову, как бы так рассказать племяннице ту часть правды, которой не знала её обожаемая бабушка, чтобы правда эта не выглядела враньём и попыткой оправдаться.

Обед пропустить ей позволили, но к ужину явиться следовало по-любому. Тем более, что и есть уже хотелось нешуточно: в последний раз поесть удалось… она с трудом припоминала тот раз, но давненько — задолго до штурма базы.

В гостиной, пока она спала, кто-то побывал и оставил пополнение к её гардеробу в виде стойки на колёсиках, увешанной плечиками с разнообразной одеждой. Возле стены громоздилась гора коробок и пакетов. Просмотрев содержимое, Миль осознала, что ей действительно предстоит жить теперь здесь, а не где-то ещё: столько белья, обуви и одежды по сезону у неё прежде не было никогда. Бабушка не забивала шкафы избытком вещей, просто заменяя их по мере износа, а здесь одних летних туфель было больше, чем Миль могла надеяться сносить. Наверное, надо было разобрать эту кучу и разместить по полкам, но шкафы и полки ещё предстояло отыскать, а до ужина времени оставалось всего ничего.