Владислав Крапивин - Синий краб

— Вы куда? Что такое?

Дима Метелкин и его адъютанты шли от трибуны. Шли напрямик по заросшему ромашками квадрату линейки — там, где ходить не полагалось. Ровно и красиво шли — локоть к локтю, и на левом плече Димка нес, как гусарский ментик, оранжевую штормовку.

В наступившем непонятном молчании Вовке вдруг показалось, что по гранитной брусчатке сухо щелкают подошвы и позванивают шпоры, хотя на поцарапанных и побитых ногах братьев Метелкиных были простые разношенные полукеды, мягко тонувшие в траве.

Потом Вовка понял, что братья идут к нему. Идут и смотрят издалека на него, на Вовку. Смотрят очень серьезно. От непонятной тревоги и радости Вовка коротко вздохнул и вытянулся им навстречу.

В раскрытых ладонях Дима, Федя и Ромка несли свои медали — на каждой мальчишка в буденовке и надпись «За отличие».

Вовка понял. Понял раньше, чем медали, звякнув, повисли на его перемазанной смолой майке. Он только не поверил сразу, что все три…

Вовка Локтев поднял от медалей глаза и увидел Димкино лицо. У Димки в чуть заметной улыбке разошлись уголки губ.

Тихо было. Только ветер шелестел в ромашках и хлопал флагом.

Шёл отряд.

Сухо и рассыпчато стучали два барабана. Знамя хлопало на ветру — красное знамя с костром, серпом и молотом.

Раз-два, левой! Топали ноги по травам переулков, по гранитной мостовой Екатерининского спуска, по дощатым шатким мостикам через ручьи и канавы. Кто в стареньких ботинках, кто в самодельных тапочках, а кто и просто босиком. Не привыкать!

Шагал отряд мимо деревянных заборов, мимо церкви на площади, мимо кирпичных лабазов и покосившихся бревенчатых домов.

Гурьбой бежали по обочинам чумазые босые ребятишки, помахал рукой парень в богатырке с голубой кавалерийской звездой. Краснорожий бородатый мироед, придержав у перекрестка подводу, с размаху перекрестился, будто воздух саблей рубил, плюнул и трахнул кулаком по лошадиному крупу. Ну, плюйся, плюйся. Доплюёшься! Теперь тебе не прежние времена.

Шёл отряд, и не уставали барабанщики. Шагали ребята по центральным улицам, по заросшим проулкам окраинной слободы, по лесной дороге, по песчаному берегу озера. День был хороший: облака — будто желтые горы, небо — синее, как море, а озеро — как небо.

У перевернутой самодельной лодки возились двое деревенских пареньков. Услыхали барабанщиков, подняли головы, засмотрелись на знамя, на незнакомых мальчишек в белых рубашках и штанах до колен, с красными платками на шеях, с мотками верёвок и топориками у поясов.

— С городу. Пионеры называются. Батя сказывал, цельный месяц будут в лесу жить.

— А тебе-то чего? Пускай живут, нам не мешают. Ты конопать давай, дело не бросай.

— Я ничо, так. Афанасий Петрович говорит, нехристи они и совести не знают.

— А сам-то он знает? Семь шкур с соседей дерёт.

— Дак я и говорю. Эй, ребята, далеко идёте-то?

— На Гамаюн!

— Хорошее место! В гости приплывём!

— Давайте!

Это Генка крикнул «давайте». Тот, что в третьей шеренге слева. Конечно, не следует кричать в строю, но ведь и не ответить нельзя: нехорошо получится. Да и трудно удержаться, не крикнуть, потому что на душе очень радостно: брызжет солнце, ярко синеет вода, стройно шагают товарищи. Неутомимые барабанщики Петька Бубенчиков и Саня Черноскатов то попеременке, то вместе бьют весёлый походный марш. А за синим лесом, в конце дороги, ждёт мальчишек заваленный гранитными валунами, заросший полуостров с дремучим сказочным названием — Гамаюн.

К лагерю пришли, когда солнце уже садилось за сизый лесистый хребет на том берегу. Зарозовели облака, вода стала золотистой, и мелко поблёскивал слюдяными чешуйками гранит валунов. Среди камней в траве раскидано было отрядное имущество: его дежурные привезли на подводе и на шлюпке. Лежали свёрнутые палатки, стояли корзины с картошкой, вёдра. Поблёскивали штыки на составленных в пирамиду винтовках. А еще одна винтовка — в руках у часового.

Хоть и устали ребята, а отдыхать некогда — ночь на носу.

— За дело, друзья!

Десять человек — ставить палатки, двое — за водой, пятеро — чистить картошку. Остальные — за дровами, за ветками для постелей, костровую площадку готовить и мачту для флага.

И часовой к знамени!

Генка и Саня Черноскатов вместе таскали хворост. Наберут по охапке — и к костру. Саня наконец выдохся:

— Хватит уже. Дров-то на целую неделю нанесли.

А Генка ничуть не устал. Хоть всю ночь работать готов. Жаль, никакого дела не осталось: палатки стоят ровным квадратом, мачта на месте, огонь трещит, в вёдрах булькает картофельная похлёбка. Вот и кончился день, похожий на солнечную карусель. Голубые звёзды проклюнулись в светлом небе. Звенят комары, кусаются помаленьку, но ничего.

— Ребята! Ужинать и спать!

А спать совсем не хочется. Посидеть бы ещё у костра. Или у воды постоять, поглядеть, как мерцают в десяти верстах огоньки города. Где-то там, в домике у городского пруда, мамка, Бориска, Лида. Бориска чуть не ревел, просился с отрядом, да нельзя: мал ещё.

— Гена, а ты и не устал вроде.

Генка вздрогнул. Это старший вожатый Юра Боровикин подошёл.

— Нет, Юра, не устал. Я ещё хоть что могу делать.

— А часовым быть?

— Да хоть всю ночь!

— Всю ночь не надо. Я тебе через два часа смену пришлю. А сейчас даже не знал, кого поставить. Все уморились, ты один такой боевой. Винтовку возьми.

— С патронами?

— Ну, а как же! Дело нешуточное.

У Генки под сердцем прошёл холодок. Дело и впрямь серьёзное. Время такое неспокойное, в сёлах народ всякий, оглядка нужна. На прошлой неделе в уполномоченного окружкома комсомола два раза стреляли из обреза, когда ехал через лес на лошади. Но ведь недаром у Генки патроны. Юра высыпал их ему в ладонь — тёплые, тяжёлые, остроконечные.

Генка отвёл в сторону ствол со штыком, оттянул затвор старой трехлинейки, вложил патроны в магазин. Верхний патрон придержал, чтобы тот раньше срока не ускочил в ствол.

— Ну, парень ты надёжный, правила знаешь, — сказал Юра.

— Ага. Сперва: «Стой! Кто идёт?» Потом: «Стой, стрелять буду!» Потом, ежели что, в воздух трахну. Ну, а если уж…

— Всё правильно.

Генка обходил палатки по квадрату. Сосны и кусты тёмным облаком обложили лагерь с трёх сторон, а с четвёртой светилась кое-где меж стволов озёрная вода. Звёзды мигали. И тишина была. Слышно, как ребята дышат в палатках.

Генка прислушивался. Трава под ногами шелестит. А иногда кто-то завозится, зашумит в дальних кустах. Может, ветер проснулся, а может… Генка снял с плеча и взял на руку винтовку. Пять патронов в магазине, будто пять пальцев ладони, сжатой для салюта. Стоит передернуть затвор, и… Пусть сунутся! Генка не вздрогнет, не отступит даже полшага. Потому что он отвечает за лагерь, за товарищей, за знамя.